Интерлюдия

Время летит. Боль забывается. Время сжигает и перемалывает все, и память народа в том числе. И даже память о древней магии оно способно сжечь.
Так прошло 400 лет. И настала новая война в далеких горах Скумандры.
Но о ней давайте поговорим позднее...

Часть 2

Вот показался двор, хорошо знакомый двор, вырубленный в скале. Когда-то здесь бегал пёс Ирн, всегда лаявший на Гая. Теперь пса не было, а справа красовалось несколько могил с покосившимися, обуглившимися крестами.
Гай забросил автомат за спину.
Двор был опустошён: обожженная земля, куски камня, могилы… А вот и дом!
Дом его  любимой стал развалиной. Крыши не было, стены были разбиты, все в трещинах, выбоинах от пуль… Дом очень сильно обгорел, дверей не было, не было деревьев вокруг него. Некогда райский уголок, приют, можно сказать, стал развалинами.
Счетчик Гая отметил наличие мин, реагировавших на врагов. Ничего, безопасно.
- Тай! Вы здесь?
Из пробоины на месте дверей бесшумно вышел Тай с самодельным пистолетом в руке. Голова у него была перевязана бинтами, одежда была изорвана. Видимо, Тай не узнал Юнга - он  направил пистолет на него и проговорил:
- Стой!
- Тай! Это же я, Гай!
Безмерное  удивление отразилось на лице старого друга. Он воззрился на Юнга так, как смотрят обычно на гостей с того света. Как будто, направляясь на войну, все его односельчане поголовно отправились именно туда.
Тай опустил пистолет.
-   Боже! У меня не бред? Тебя не убили… Ты страшно изменился… 
- А где тетя Линда?
- Здесь она, из дома не выходит. У нее рука левая парализована...
- О боже… А что у тебя с головой?
- Это во время взрыва… Содрало немного кожу. Ничего, уже почти зажило.
- А Диана? – задал наконец-то столь ожидаемый вопрос Гай.
- Ее убили…
Пораженный Юнг зашел в пролом. Здесь, внутри, было убрано. Однако каменный дом, казавшийся раньше нерушимым, был разбит взрывом. Сорвало полностью крышу, покрытия пола почти не было – оно сгорело и теперь было свалено в кучу в углу. Мебели почти не было – ее остатки тоже были свалены у стен, в комнате стояли лишь кровать и два стула. Вход в другие комнаты был загроможден всяческим мусором, и счетчик мин при близости к нему начинал сходить с ума. Каждый квадратный метр там был наполнен минами разных сортов – и против врага, и против своих.
На кровати сидела и шила что-то тетушка Линда, почти не изменившаяся с тех пор, как Юнг ушел на войну. Шила она одной рукой. Вторая покоилась на колене.
- Кто ты? – спросила она, подняв голову, тем же голосом, что и тогда.
- Это же Гай! Гай Юнг! – сообщил Тай.
- Как? Гай? Ты вернулся?
- Да, тетя Линда, - ответил Гай и поцеловал ее.
Тай порылся в мусоре и достал очень красивую бутылку с …,  который, вспомнил Гай, дают старому другу, когда он возвращается. Столетний напиток был очень вкусным, кроме того, Гай пил его первый раз.

Отредактировано Rusia (02.11.2007 22:23:58)

Начало истории

- Мама, а можно я схожу на Ромашковый луг? А можно? – допытывалась у своей мамы шестилетняя Диана. Мама ее отвлеклась от своего разговора с соседкой и сказала:
- Хорошо, только недолго. Чтобы я тебя не ждала.
И Диана вприпрыжку побежала к лугу через короткие улицы на окраине поселка. Где-то далеко, налево, было кладбище, направо была окраина с редкими постройками, а впереди был луг. Ромашковый луг, иначе говоря.
Девочка выбежала на луг и села посреди этого множества цветов. С луга открывался неплохой вид. Даже великолепный. Там, дальше, местность шла сильно под уклон, и по ней проложили дорогу. Дорога была старая, но пока вполне пригодная для передвижения (через семь лет ее обновят только для того, чтобы еще через несколько лет от нее камня на камне не оставили танки с серыми крестами).
Так вот, дорога шла по широкой долине, ведущей прямо на юг. Впереди виднелся высокий горный хребет, что загораживал путь на юг. (Горцы и южане нашли, правда, множество обходных путей. Немало крови было пролито, когда захватчики попытались сотни лет назад топорами прорубить путь к этим горным тропинкам. Горцы отстаивали их с ожесточением. А многие тропки рыцари-Орлы просто не нашли. С изобретением самолетов и вертолетов эта проблема – проблема труднодоступности Скумандры – отпала). Зрелище все вместе было очень красиво. Особенно на рассвете. Горы просто вспыхивали красками, лучи солнца ложились на лугу параллельно земле. Несколько раз Диана уже видела рассвет с этого луга, и зрелище это врезалось ей в память.
Да уж, война – не война, зима это или лето, но неизменно стояли и эти горы, и дорога между ними. Неизменно солнце каждое утро окрашивало горные вершины в завораживающие цвета. Возможно, даже маленькая Диана уже думала об этом. Она была умная девочка, эта Диана. Она росла и познавала мир, в котором жила, жила, как жили все эти люди, чья родина была Скумандра, и так же, как они, никак не могла предвидеть того, что произошло в одну прекрасную весеннюю ночь в год войны, названный предками год Грифона…

Встреча

Он не ходил на танцплощадку почти никогда. Лишь два раза до того он заглядывал на тамошние танцы, и оба раза они не очень-то понравились ему. Это была обычная сельская танцплощадка, с «живым» музыкальным сопровождением в виде гитары, виолончели и скрипки (радио в моду так и не вошло, как, впрочем, и дорогущие воспроизводящие устройства с мощными динамиками; впрочем, и энергии они потребляли слишком много для местных электросетей). Так что играли здесь этакие народные танцы горцев, вперемешку мелодиями из далёкого Дарлинга; приезжие оттуда часто просто хохотом заливались, услышав «авторские» обработки городских популярных песен. В общем, глухие сёла вроде села Гая создавали собственную культуру, не поддававшуюся влиянию новой цивилизации. Народная музыка оставалась истинно народной, да и города, впрочем, ещё не прониклись насквозь духом «массовой» культуры.
И парней и девушек, время от времени собиравшихся здесь, «музицирование» местных групп вполне удовлетворяло. Здесь завязывались романы, здесь же они иногда разрывались, и здесь, на танцплощадке, появилось в разное время двое новых людей.
Сначала пришла девушка. Она пристально взирала на других пришедших, многие из которых как раз «дегустировали» пиво, щедро разливаемое по случаю чего-то дня рождения. Или свадьбы. Такие раздачи иногда случались, и сегодня был именно такой день. День решительных действий – во всяком случае, для пришедшей себя впервые девушки по имени Диана.
Диана шла мимо кружащих в танце пар, и многие взгляды останавливались на ней. На ней была юбка и черная куртка. Куртка скрывала надетую "для согрева" кофта. И было на чём остановиться взглядам парней: кофта достаточно очерчивала ее тело, да и юбка скрывала её ноги далеко не полностью... Как для остававшихся, подобно древним обитателям, пуританскими горных селений.
Вот только прошла он мимо танцующих слишком быстро. Она грациозно прошла по танцплощадке, подошла к приехавшим из окрестных сёл – и Дарлинга, скорее всего, - и не менее грациозно присела рядом с ними. Пару человек глянуло на неё, но затем все опять стали внимать последним новостям из Дарлинга и столицы.
Гай, парень из этого же посёлка, вошёл в пределы танцплощадки примерно через полчаса после этой девушки. Пришёл он в сопровождении двоих парней, явно желавших хорошо провести время и вовлечь в это дело кого-то ещё. Особенно того, кто ещё на таких мероприятиях не был. Они так и смотрели по сторонам, ища глазами подходящих для знакомства особ женского пола. Желательно стройных телом и достаточно словоохотливых.
Гай не разделял поначалу этого настроения и присел недалеко от недавно прибывших, отстав от парней, которые пошли "снимать" своих очередных жертв. Недавно прибывшие, будучи постарше, вели речь об ухудшающейся торговле, о бегущих с юга людях, говоривших, что тамошнее правительство вот-вот закроет границу. Что-то неладное происходило в мире. Что-то настолько неладное, что Народный совет Скумандры принял решение послать целый миротворческий корпус далеко за Южное Алое Море – туда, где шла война. И со страшным скандалом уехал за море и Дэйвир, родной брат Гая Юнга. Родители не хотели пускать своего старшего сына на войну. А он захотел туда попасть. Он будто желал увидеть, ощутить ту резню всей душой, желал стать настоящим мужчиной, а не выскочкой из села.
Естественно, все девушки в селе были его. И провожали его за  село всем своим девичьим отрядом… А как же, герой нашелся – едет убивать врагов во имя миротворческих интересов Родины!
Судя по откликам вернувшихся оттуда, там, за Алым Морем, началась настоящая резня. Горцы смогли создать там островок мира, но за переделами этого островка царила смерть и ненависть. Племена там вооружились современными средствами уничтожения, и были намерены воевать до полного взаимного  истребления. А еще говорили, что войну там начали не кто иные, как «Орлы», соседи Скумандры с юга…
Они играли с огнем. А затем совали руку в пепел и выхватывали из него такие богатства, ради которых можно было пожертвовать половиной своей страны. Богатства, которые делали своих обладателей чуть ли не равными богам на этом континенте. Они здорово рисковали, ввязываясь в войны – но всегда они оставались в выигрыше.
Чем были для них соседи-горцы? Да ничем. Дикарями, стоявшими на страже путей на север.
И самым трагичным во всей этой ситуации было то, что горцы сами не знали цены себе и своим древним горам. Проклятым хребтам, как их называли люди с юга. Они не знали, что буквально ходят по источнику силы, которая вполне может изменить облик всей Солнечной системы.
Ах, если бы они это знали!

…За морями, за океанами, в далекой стране Скумандре жил молодой человек по имени Гай Юнг. Рос он, как и все, в немногодетной горской семье, пас, как и все, коз в бурные годы своей молодости; мечтал, как и все, заняться любовью с девушкой, когда наступил соответствующий возраст, и каждую осень, как и все, шел в школу... И никто не подозревал за ним каких-то особенных способностей или странностей. Так себе парень, живет и никого не трогает, девушек, когда нельзя, не целует, скот из-под носа хозяев не уводит... Живет себе тихо и мирно, не претендуя на какой-то особый статус.
Конечно, при этом он много о чем мечтал. Но это были уже его личные мечты, и никто не мог догадаться, о чем он думает летними и весенними вечерами. То есть, кончено, можно угадать, но все же...
Все те мечты свои парень всегда оставлял при себе.
А как-то раз наступил тот особенный осенний день, когда ему наконец-то стукнуло 16 лет.
Вот тогда он и пообещал себе: в ближайшие годы я изменюсь сам и изменю свою жизнь. В лучшую сторону.
Он очень хотел, чтобы скоро сбылись его мечты.
И мечты его исполнились.
Многие.
Даже самые главные.

Только вот какое счастье, в какой степени это в конечной степени ему принесло?..
Пусть наблюдатель или наблюдательница решат сами.
Мы лишь проследим его долгий и полный невзгод путь – путь Гая Юнга...

Гай вернулся к реальности. Начинало темнеть. Гитаристы перебирали струны, настраивая инструменты, скрипач выводил какую-то мелодию, флейтист бродил по танцплощадке, выжидая начала «концерта». Парни и девушки перемещались по всему пространству площади, освещаемому только тусклым светом разноцветных фонарей, и среди Гай и увидел ее.
Увидел ту, которая приснилась ему около года назад. Неизвестно было, что вызвало тот сон – то ли случайный (а может, и нет) взгляд Дианы, этой желанной девушки, то ли причины, глубоко таившиеся в душе Гая. Но факт тот, что во сне ему приснилась она, отныне возлюбленная, и во сне они влюбились друг в друг в друга с первого взгляда… И как бы Гай хотел, чтобы этот сон превратился в реальность!

Танцы продолжались. Где-то в необъятном мире шли войны, рушились государства, миллионы людей гибли от голода, а здесь, в мирной и спокойной Скумандре, люди всего лишь весело проводили время. Они соблазняли друг друга, влюблялись и расставались. Слово «война» и «голод» пугали их, вызывая в памяти смутные ассоциации. Они знали, что нечто ужасное происходило здесь много сотен лет назад, но они предпочитали об этом не вспоминать. Им и так было хорошо, и зачем же отвлекаться, вспоминая былые невзгоды?
Что было, то прошло, и ничто больше не смеет нарушить их беспечное веселье.
Диана тоже наслаждалась всем происходящим. Она наслаждалась вечером, таким очаровательным и по-весеннему свежим; она наслаждалась пением птиц; игрой музыки, обворожительными звуками гитары, взглядами парней и самими чувством того, что она им нравится. Что наконец-то настала она, долгожданная свобода. Что мир, бывший до того таким замкнутым, вдруг раскрылся. Что она вправе теперь решать, кого любить, а кого нет…
Она так хотела полюбить того, кто стал бы её суженым. Она даже знала, кто может им стать.
Если он того пожелает.

«Гай, Гай, что же ты не смотришь на меня? Почему не поднимешь твои всепонимающие глаза и не глянешь в глаза мои? Я жду, Гай…».
Гай все не шел. Он держался в сторонке от толпы танцующих, он лишь изредка вскидывал глаза и взглядом охватывал все пространство танцплощадки. Он как бы глядел сквозь людей. Диана же терялась среди сотни знакомых и незнакомых лиц, и становилась таким образом лишь одной из не менее очаровательных девушек. Вопрос был лишь в том, на ком Гай остановит свой взгляд.
Что же произошло дальше? Диана перестала ждать. Она вышла из толпы и не спеша направилась к гаю. Все равно никто пока не пригласил ее на танец. Что ж, в этой деревне правила насчет танца были неписаны, и она могла и сама это сделать.
Она подходила все ближе и ближе. И все явственнее чувствовала, как стучит ее сердце. Все сильнее и сильнее. Это он.
Гай различил в наступающем полумраке силуэт приближавшейся девушки. Он узнал ее сразу же, как только различил. Диана. Героиня сна. Она шла в этой неописуемой реальности, и сон – сон сбывался!
«Боже мой, - думал Гай, - и она идет ко мне?»
Именно так и было.
Диана произнесла:
- Привет, Гай. Потанцевать хочешь?
Что же следовало ответить на подобное предложение?

Отсчет пошел.
Ощущение, которое возникло у Гая, можно было сравнить с потоком. Его понес этот поток, неуправляемый и неведомый, и было чувство, что Гай уже не владел своими эмоциями. Он влюблялся. Он всей душой отдался любовным чарам, благо душа была к ним давно готова. Он пьянел без алкоголя.
Дерзкие мысли возникали в уме Дианы. Будут ли они заниматься любовью? Будут ли они встречаться потом? А почему бы и нет, ведь она взрослая… Ведь она давно уже взрослая.
Или она лишь считает, что она взрослая.
Сначала, танцуя, они почти ничего не говорили друг другу. Быть может, глаза их выдавали то, что они чувствовали. Они танцевали один «медляк» за другим, а потом скрипачи и гитаристы вдруг встрепенулись: настал 22-й час, время начала других, более лихих танцев.
Вечеринка стартовала…

Сначала был «алвэйн», этакий народный танец с «современными» элементами. Станцевали его довольно быстро, и пошли следующие, все более заводные танцы. Гитаристы едва струны не рвали на своих инструментах, тщась показать чудеса игры на деревенской гитаре.
И Гай танцевал с Дианой весь вечер и половину ночи… И странным огнем горели ее глаза, и новое, непривычное чувство острой эйфории владело им все больше и больше. Он не спал всю этой ночью, уже покинув Диану, он и не смог бы заснуть. Он видел лишь какие-то моменты реальности вокруг себя, и единственным постоянным образом в ней было лишь одно – лицо Дианы, ее ярчайшие глаза, глаза, в которых огонь разгорался все больше за этот вечер…
Потом они шли к спуску в долину, и когда они ждали, пока к ним поднимется «лифт» по отвесному склону, Диана положила голову ему на плечо. Она была уже не в той одежде, не в том платье, в котором она, как помнил Гай, была на танцплощадке. И поэтому Гай чувствовал, насколько горяча её кожа. Она обняла его одной рукой, и Гай безмолвно наслаждался жаром этого прикосновения.
Вот только что было дальше – Гай не помнил. Он действительно не мог этого вспомнить и описать.
А лифт тогда всё не приезжал.
Вот шутка истории…

Они пришли туда, на танцплощадку, и на следующий вечер. Был поразительный час заката, заходящее солнце окрасило все вокруг в алые цвета, и в сочетании с тенями они производили просто гипнотизирующее впечатление. Колдовство буквально витало в воздухе, и Диана в обрамлении алых лучей солнца выглядела юной жрицей, колдуньей из далекого прошлого. Цвета становились все более темными, более багровыми, и так, в гаснущем сиянии таинственных и прекрасных лучей солнца, Диана и Гай танцевали… А солнце все заходило, и багровый цвет стоял в глазах танцующих. Это был цвет колдовства, магии в чистом виде.
И магия эта сопроводила все те дни, в которых Гай был вместе с Дианой.
Колдовство их породнило – колдовство могло их и разлучить…
Ведь багровый цвет так похож чем-то на цвет крови.
Совпадение, но что оно могло означать?

Отныне беспокойство овладело Гаем. Он не знал покоя. Ночь не приносила ему сна; музыка не приносила расслабления; даже вылазка в горы, окружавшие поселение, не принесла ровно никакого расслабления. Он чувствовал странное, упоительное и вместе с тем безысходное чувство.
Он влюбился. Он любил девушку из собственной деревни…
Диана виделась ему везде. Как только он встречал ее, он не то что пребывал в замешательстве – он терял ориентацию в пространстве и времени, он не обращал внимания ни на что, кроме этой девушки. Он мало что говорил поначалу – с того вечера на танцплощадке они и так все понимали.
Когда Диана целовала его, он не шел после того по улице. Он парил высоко над ней, и друзья удивленно косились на парня, шедшего будто без всякой цели, неторопливо и с улыбкой на лице.
Он видел мир вокруг так, как никогда не видел никто из окружающих.
Он хотел написать что-то. Он почти никогда не писал до этого прозы или поэзии, но сейчас он чувствовал, что слова рождаются в нем. Он удивлялся этому поначалу, но затем… Затем он стал эти слова записывать.
Впрочем, слова эти лились как будто сами собой. Когда эйфория отступала и он мог что-то записать.
Лишь спустя много дней начнёт он понимать, что идеал, который он искал и который виделся ему в Диане, не соответствовал настоящим мыслям Дианы. Да, она была похожа на этот идеал. Ничего злого или извращенного она не принимала, хотя и знала, что это такое и какое влияние оказывает на людей. Образ, приходивший к Гаю во сне, - была ли это Диана настоящая? Но он не раздумывал над этим, иначе слишком горька стала бы для него жизнь, жить на этом свете пришлось бы попусту.

Диана чувствовала примерно то же. Она чувствовала ту же эйфорию; видела лишь мысленный образ Гая перед глазами… Любовь ее вытеснила все заботы. Какая-то далекая политика, хозяйство ее не занимали. Она сидела однажды вечером, слушая, как сосед рассказывает о блокаде Дороги Жизни – сначала только для передвижений торговцев. Ни на юг, ни с юга никого теперь не пускали. Диана слышала все это как сквозь стену, улыбаясь сама себе и что-то вышивая. Как-то не до прекращения торговли с южанами было ей… Ей вообще было не до отношений между странами.
А между тем именно о них и следовало побеспокоиться.
Пусть даже и не ей конкретно.
Но в том-то и дело, что в Скумандре об этом не побеспокоился никто.

Отредактировано Rusia (02.11.2007 22:33:24)

"Неисчислима была сила врага..."

Ряд за рядом шли танки через го¬ревшие после артобстрелов деревни, и если оборонявшиеся ещё могли уничтожить первую их волну, то на уничтожение следующей не хватало уже ни сил, ни боеприпасов.
Ночью на небе всегда пылало кроваво-красное зарево - горели руины, хотя и были они на первый взгляд сложенными из камня, и ещё бог знает что горело. Отряд, в котором служил Юнг, всё сокращался, ночью появлялись враги на своих летательных аппаратах... И каждую ночь Юнг терял своих новых собратьев. Многие готовы были сдаться… Если бы это было возможно.
Поначалу солдаты чуть ли не отказывались воевать на атомных пепелищах, страшась радиации. Целые легенды ходили по войскам, описывая страшные последствия облучения. А затем командование силой спецбатальонов погнало войска воевать с врагами – и оказалось, что человек на зараженной земле живёт. Даже двигается, ест и носит оружие. И всё вроде бы было нормально на первых порах. Обманчивое «затишье» продолжалось около двух месяцев. Потом солдаты начали умирать уже не от пуль. Они болели чем-то, прозванным «орлиной заразой». И страшна она была не менее, чем пули и снаряды Орлов.
Гаю, не попавшему, по случайности, в самый эпицентр этих выжженных городов, довелось как-то сопровождать целый обоз таких больных, не раненых ни в каких боях солдат. Они были из «первой волны» контратакующих. И все они были замотаны бинтами, скрывавшими их лица – чтоб не видели последствий решения властей, оказавшегося крайне неосмотрительным. Контратака захлебнулась, потому что люди не могли воевать на руинах Дарлинга и остальных городов. Люди болели и гибли тысячами, и с ужасом в сердцах оставшиеся в тылу солдаты смотрели, как с лёгкостью враги захватили лагеря горцев, где не осталось ни одного здорового человека, и расстреляли валявшихся в лазаретах и в палатках, измученных язвами и прочей лучевой дрянью солдат. На кого жалели пуль – тех вешали. В бинокль с гор отлично было видны были поля и дороги, утыканные виселицами… А в промежутках – бронетехника Орлов, спешно покрытая листами свинца. Орлы уже имели опыт войны в условиях радиации. Как оказалось, огромный опыт. И немудрено было.
После таких-то подвигов и завоеваний... После великих побед над дикими народами...
Теперь на "той стороне" любой солдат имел право быть героем. Ведь он был частью армии, которая завоевала за несколько лет весь восток великого, как и подобает всем будущим империям, континента.

Испытания на гуманизм

Из леса цепочкой выходили молодые парни. Они мало походили на каких-нибудь военных; только по винтовкам в руках и касках в них можно было признать солдат. (Командование поначалу не обеспечивало спешно собираемую армию обмундированием. Даже оружия сначала не всем хватало…). Их лица выражали весь тот страх и растерянность, которую перед боем испытывает новичок.
Они шли, в полной мере осознавая, что сейчас произойдет.
Гай тоже шел, сжимая автомат, пытаясь подавить страх и задаваясь вопросом: сможет ли он убить? Убить человека? Он смотрел на лица «однополчан» и понимал, что те думают о том же.
Не все. Но многие.
- Парень, - обратился к нему один из них. – Может, спой нам что-нибудь?
Гай горько улыбнулся. Что-то из того, что было на танцах в деревне? Подходящий момент…
Кто-то сзади подхватил идею и затянул поначалу песню. Что-то вроде: «Выйди, красавица, на окраину села». Песня быстро угасла, поскольку никто не поддержал певца. Все упорно и мрачно и мрачно молчали, а командир никак не отреагировал. Стало ясно, что отряду не до песен.
Они шли по опушке, а потом командир произнес:
- Запомните, пацаны. Пленных не брать. Они нас в плен никогда не возьмут. Стрелять сволочей на месте. Даже если будет просить не убивать.
Тогда этот приказ показался Гаю настолько бессмысленно жестоким, что он едва не выразил возмущение вслух. Хорошо, что три недели в лагере для новобранцев научили его держать свое мнение при себе.
Не за тем он шел в армию, чтобы получить ранение от своего же начальника…
Лишь потом он понял, что стояло за этим антигуманным приказанием: враги действительно не брали никого в плен. А если и брали, то после допроса и перед тем, как расстрелять, снимали с живых кожу. Или делали еще что-то неслыханно жестокое. Они уже опробовали это где-то в далеких странах, и офицеры Скумандры, вернувшиеся оттуда, уже не могли забыть вида тех, кого истязали Орлы. Теперь-то они издали неофициальный приказ о полном истреблении Орлов.
Орлы учили их ненавидеть. И не видеть разницы, кого убивать. Это оказалось так просто – убить человека. Гай это понял очень скоро. Вот только не скоро он понял, какого убийцу делают Орлы из него самого.
До конца войны он и стал этим убийцей.
Что ж, сейчас этим парням, вчера еще таскавшим мешки с песком в лагере да учившемся стрелять прицельно – когда были патроны – было не до реалий жизни и смерти в Сапте или за морями. Они шли сейчас на смерть, и знали, что перед смертью будет больно.
У Юнга начинала кружиться голова. Сказывалось недоедание, сказал бы он. Но не только. Он был настолько на взводе, что готов был умереть побыстрее, лишь бы не ждать.
Странно... Ожидание смерти приносит новые ощущения... Хотя приятного в них мало.
Привычные вещи: трава под ногами, валуны, деревья перестали быть обыденными.

Как известно, с юга на север, в Скумандрийские горы, вёл только один путь. Это была Дорога Жизни, по которой в «золотые годы» торговли, то есть лет тридцать или двадцать пять назад, шёл оживленный поток товаров. Шел в обе стороны, и бизнесмены были довольны, пока в прибрежных районах Юга не случился переворот. Неоколониалисты обратили свои взоры на страны вокруг. И началась мясорубка, сжигавшая или обращавшая в рабство страны Юга и юго-востока одну за другой. И вот очередь дошла и до главного врага – по мысли Орлов – и до Скумандры…
Когда Орлы двинулись на ее территорию, они почти полностью захватили Дорогу Жизни. Захват перевала же вызвал у них трудности. Здесь горці не отступали. Они подорвали перевал и таким образом засыпали шоссе с прилегающими территориями глыбами камня.
Конечно, ничто не могло остановить военно-воздушный флот южан. Даже будь у горцев после бомбардироки зенитки и самолеты, это мало бы им помогло. Взрыв перевала затормозил только технику, привязанную к земле.
Грандиозная битва развернулась в этом районе. Эйдеры и вертолеты высаживали десант за десантом. Орлы рвались вперед. Первая волна прибывшего резерва горцев затормозила их яростную атаку – судя по сводкам из штаьба Скумандра. Горцы рассеялись по горам, пользуясь тем, что врагам неизвестны были многие тропинки, заменившие Дорогу Жизни. Они, горцы, появлялись и исчяезали, причем непонятно для врагов куда...
Это длилось до тех пор, пока враги не нашли эти тропы. Кто-то всё им рассказал и показал,. Они прочесали их – и даже смогли перебросить по одной из них, самой широкой, бронетехнику. Орлы праздновали в тот вечер победу. Резерв горцев был разбит.
Так, во всяком случае, сказали все те же сводки...
Змея из стали пролзла из стали все дальше и дальше. Эта битва, как оказалось, значила так много для морального духа горцев, что сдача перевала означала крах всех их надежд. Такие блестящие планы остановки и разгргма врага неа Дороге Жизни почему-то провалились Ясно было даже, почему. Предательство. А еще - никто не знал, как здесь воевать. Никто не знал, как преодолеть страх смерти, овладевавший солдатами.
Юнг не был одинок в своем затаенном страхе. Их были тысячи и тысячи – оторванные от домов, оторванные от нормального уклада жизни, растерянные и ненавидящие саму жизнь... Юнг был таким тоже какое-то время. Затем стресс прошел. Остался один сплошной кошмар, такой будничный и повседневный – тотальная война, которой нужны были “настоящие мужчины”, а не какие-то там селяне... Война, которую они не могли выиграть своими силами.

Юнг наблюдал, как едет, прёт по лугу танк, огромная махина, компьютеризированное орудие смерти, созданное злым гением для истребления людей... Ствол машины поворачивался из стороны в сторону, а потом застрекотал пулемёт прямо на верхушке башни. Стреляли прямо туда, где находился напарник, Карайт. Судя по его крику, тут же смолкшему, парня просто расстреляли, едва увидев. На войне как на войне.
Но... Карайт отвлёк внимание пулемётчика, дав возможность какому-то офицеру, кажется, капитану, выпрямиться, навести базуку и выстрелить.
Прямо в башню. Огненный шар взметнулся над танком, взрыв грохнул так, что Юнг оглох на пару минут. Стрелявший был сбит взрывной волной, базука покатилась по зарослям, а пыль, взметнувшаяся после взрыва, буквально ослепила всех находившихся в засаде.
Оглушённый грохотом взрыва, Гай всё же встал, увидел сквозь клубящуюся пыль смутно видимый вдалеке горящий танк и побежал к нему. Предстояло пересечь метров сто открытого пространства.
Очереди трещали где-то далеко, справа и слева, это разведчики с обоих сторон пытались друг друга устранить. Подул ветер, он сдул пыль, и танк теперь ясно был виден.
Гай увидел парня, лежавшего возле танка. Тяжёлый обломок корпуса придавил его, но он был жив, скрёб землю окровавленными пальцами и дико озирался вокруг. Он увидел бегущего Гая и застонал. Затем заговорил на языке приморья, но Юнг понял его более чем ясно: “Вытащи меня отсюда! Вытащи!”. Он  произносил это таким жалобным голосом, что на мгновение Юнг понял: они тоже люди... Они те же люди, что и горцы...
Дизтопливо из бака выливалось на землю, и вот-вот солярка должна была вспыхнуть... “Что делать?” - подумал Гай. Пристрелить врага, то есть облегчить человеку страдания? Просто так? Безоружного? Или просто “отступить назад на позиции”? Но это позорно! При обычных условиях он помог бы человеку...
А война - это необычные условия. 
Сзади бежал Каден. Он тоже увидел выжившего танкиста и закричал Юнгу: “Не стой! Прикончи сволочь!”
Гай смотрел прямо в глаза, окровавленные глаза погибающего... А потом искры попали в солярку, и она вспыхнула.
Танкист заорал что есть мочи, но взрыв оборвал его крик. Чёрный “гриб” взрыва взметнулся вверх, обломки ударили и обожгли Юнга, они покрыли землю вокруг. Вспыхнуло всё топливо в баке танка, и Юнг едва не задохнулся от едкой летучей сажи, хлынувшей из горящих обломков.
“Это кто же сволочь? Враг или я? Или Каден? Я не помог человеку... Я убил безоружного...” - думал Юнг, выбегая из дымовой завесы.
Вертолёты прогрохотали над головой, взрыв землю вокруг пулемётными очередями. Они не давали размышлять... Они лишь намекали на основной принцип этой войны: “Убивай, сжигай и разрушай. А думать будем после войны”. 
Реальность, из которой нельзя было выбраться, окружила Гая. Воюй, сходи с ума или будь убитым. Таков был выбор. И Гай предпочёл воевать.

Где-то через полгода после начала войны Гай Юнг стал капралом. Его боевой заслугой являлось то, что он продержался па фронте пер¬вый месяц и уяснил основные принципы ведения боя. Он мог уже запросто продумать наиболее выгодные пути разведки или атаки, поскольку насмотрелся и атак, и разведок, и отступлений. Ошибки в таких вещах на войне очень плохо кончались. Всем, кто их делал, они стоили жизни.
Гаю они стоили « всего лишь» многочисленных ранений.

Впереди его ждала лишь боль, дикая непереносимая боль… И боль душевная – при воспоминании об огне, в котором погибли лучшие друзья. Тоска охватывала после этого душу и не отпускала. Кто-то топил ее в алкоголе. Кто-то лили слезы, скрываясь от остальных. Было много способов выйти из этой тоски. И почти все они были ужасны.
«Синдром человека на войне» нельзя было излечить. Даже человек, лишь на несколько дней попавший в ад боевых действий, получал шок на всю жизнь. Потому что он не привык. Потому что это было нечто совсем уж противоестественное – массовое убийство людей. Потому что насилие вступало в противоречие со всеми основами человеческой морали. Которая и призвана сохранять общество в мире.
Война стирала с лица земли и мораль, и общество.
Праведной войны, как известно, не было, и быть не может.
Впрочем, когда Гай лежал на койке лазарета, мучась от боли, ему было не до таких мыслей. Его больше занимала собственная боль, «крик» нервных окончаний, разрывающий душу на части и сводящий с ума. Боль была неотъемлемым спутником любого солдата, прошедшего через бой. И он со слезами на глазах, с криком, доходящим до хрипа, учился ее терпеть...
А когда учишься подобным вещам, тебе уже не до таких высоких материй.

Слезы высохли на щеках Гая. Вот уже четыре месяца прошло после начала войны. Юнг так привык к виду крови, что даже забывал смывать ее с рук, если она на них попадала. Он привык к неизменному пейзажу войны: столбам дыма, поднимавшимся над горами; красному зареву на небе по ночам, пересекаемому трассами выстрелов; беженцам, идущим и едущим как можно дальше от военных действий. «Все мы обречены, - думал Гай. – Все мы трупы. Война сожрет и меня, и Диану, и лейтенанта Скайна. Не надо было ее начинать. И не надо было мне ввязываться в эту проклятую бойню, в этот псиный круговорот...».
И невыносимая горечь овладевала Гаем. Слезы опять наворачивались на глаза. Почему все это происходит? Почему Орлы сошли с ума и двинулись на Скумандру? Почему такой благодатный мир царил перед этим нападением долгие годы?
И вопрос, казавшийся всем взрослым – но только не ему - почему-то таким глупым: что заставило Орлов убивать себе подобных?..
Все вокруг бродили перед боем, который рано или поздно начинался, с видом обреченных. Да, ты мог бросить и убежать прочь… И тебя словили бы господа дозорные и расстреляли. Или, если бы не свои словили, то враги. Что означало что-то худшее, чем смерть.
В такой ситуации можно было бы под другим углом посмотреть на окружающий мир.
Что изменилось в нем? Ведь небеса не падали, зима не наступала посреди лета, и вообще с природой было все нормально. Ненормально было с людьми. Что вынуждало их забираться высоко в горы, терпеть голод и холод, и, наконец, убивать друг друга? Зачем это нужно было, если вокруг было «мирное спокойствие природы»? Понятие «война» ведь существовало только в человеческом разуме. Как только оно овладевало разумом человека, он начинал по-другому смотреть на окружающие его вещи.
В основном он смотрел на них через прицел винтовки.
И не оставлял в мире места для всех других. Для всех тех, кто составлял ему конкуренцию в этой отчаянной борьбе за выживание.

Глава третья из учебника защитника.  Битва за Клондайк

Третий день их отряд пробирался через горы. Солдат сильно устали. Тяжело становилось нести в руках автомат.
В восемь часов вечера на них напали (фиксирую. Со стороны Первого перевала. Надо доложить командиру полка... Но где он... Где?..). В проломе в скале появились такие же измученные переходом солдаты и начали стрелять по ним. Сразу было убито три человека.
(Фиксирую. Не успели залечь по команде... Да и команда прозвучала слишком поздно... Эх, куда мы так довоюемся?).
Стреляли и в Юнга, но не попали. Юнг упал на землю и выставил автомат. Прямо перед ним двое солдат во вражеской форме стреляли по кому-то не видному отсюда, послышался вскрик. Юнг нажал курок...
А вот и штаб. Из их отряда осталось пять человек, один раненый и в глубоком обмороке, его несли на носилках, скорденнхз на скорую руку, иногад даже всечетверо  - сил не зватало. Иногда двое шли впередли, прикрывая двоих, котрые из послежних сил несли раненого.
От длушного запах гари, неврного и филизчсекого ситщения разум Гая был как в тумане. Где-то недалеко горели каки-ето химкаты, кроме того, явно горел бензин, вылившийс из баков.
Вот, наконц, показался посервший от пыли домми штаба. Ворукг руины, дым, каие-то железные отасник, а вон лжит, уелая и невредимая, стальная башня... Падает один из ребт, цепляясь за скалу, пытаетсчя поднятся...

Из штаба выходит человек – единственный уцелевший, не считая ненерала Унриха, лежащего в глубокой контузии на серой от пепла койке в разбитом взыром штабе. Айрик, сам не спашвий да дня, помогает внести умирающего от вогео ранения солдата в омнатку. Айрик тверждает, что вскрое прилетит самолет – это он ухнал жо того, как окончатлеьно сломалось радио, стоящее теперь в угу среди мусора. Оно покоилось срдеи обломков, сотавшихся после зрыва, случившегося сосем рдо, большая серенкая коробка...
Четверо леглди спать, но вое стоят на дозоре, теряющие созхнание, с тяжеленными автоматами в руках...Одним из этих жвоих был Юнг. Как сквозь пелену, он видл, как из темери кромешной выходит враг и убивает короткой очередью его товарища...
Юнг поворачиает ствол автомата и нажимет на кользкий от его же крови курок. Враг стоит, несмтря на шесть пуль в тедле, потом поворачиается на одной ноге, смторит особловвешими глазами на Юнга и падает... Но и на каменисто земле прооаджает извиваться, по4ка Юнг не похходит и не ударяет врага сапогом... Тот харкает кровью и умирает.
Враг...

Юнга находит наутро изможденный Айрик, котрый благодаря приходу их "отряда" сумел поспать часа два, он расталкивает Бнга, лежавщего рядом с двумя метрвыми, и дает еему пощечину... Боль лабая, Бнгу хочетс спать, но надо вставть, идти в штаб...
Айрик со вздохом принимается за работу 0- копает моглиу, звеня остро наточенной лоапатой о землю. Целый день он копает могилу, целый ден где-то недалеко взырваются из мины под колеами такнов врагов (фикирую... Я абсоблнто не помнб, где и когда м ставили мины... Но отраждно, что все-таки успели... Выподлнили задание), и вот придлтает вертолет – но место в нем только одно, кабина забита ранеными, подборыннами где-то в западном межгорье, все эти несчатне – обгрвшие, сере от золы и пыли, все с затравленными, испуганными взглдами... в конце концов в кабину садится Юнг, тименно Бнг, потому что Айри, сташий по чину, падает прямо в обморок возле могилы...
Увидев то, ихможднные "эвакуаторы" просто схваитили Юнга и втащили в кабину. И – прощайте, твоарищи...

Похади рвались мины и леждал в последних минтах сладкого – почти... – забыться обрченный на смерть от врадесой пули айрик.
И еще четверо обречнных – поуметрвых содалт, котрые каим-то чудом сумели выпднить свой долг и умереть.
ДЛростйно илои нелстйгно- это уже могла суждить тоько сама Госпожа История...

В вертоле ему заджают вопрос: "Есть будешь?", и Юнг сглашается, он ьедтает каоц-л суп из грибов, налдтый в походную фляжку, оказывающисй странно вкусным.
Вертолет все же мотает из стороны в строну немимлосердно. Сниз, под ними – гоярщие или уже погасшие развалины, бесчисленные горые деврени. Вон мелькает заствышая давно под обстеломо автоколенна, корткий ряд серых машин, оатслны прсто взорвпны ибыольше нев илдын с высоты. Бнг опять засыыпает.

В Луксаре тоже идут бои. Вертолет сел в нес\покойном мсете, вокрг взывы, пулдеметные очердеи. Открывает боковую дверь, выносят на носилках ранены=х. Дует сидбный ветер, подыма тчуи серой пл. Сквозь пелену ничего не ивдно, кроме красных окблесков.
Юнгу страшно, очень страшщно. Вдруг у вертолета поялвестя человек в форме капитана. Он говит слаыбм от усталости голосом, чтобы Юнг следовал за ним, ич о зовут его капитан Кофф.
Словеммолдйо парень. Года на четыре старше Юнга. А выгнлядит на все тридцать...

Происходит странный, перемжемый громаогласными раскатми минометнх очердей диалог... Неспешный, на свосем отвлеченную тему...
- Как тебя зовут? Чем знаимлая до войны?
- В университете прпопадалю... Матматику  схимией...
- Так ты, парень, в химии шришь?
- Немного шарю... Надо ж было студетнтов как-то оценивать...
- А впрочем, это уже всенев ажно... ты, галвное , а курок нажитмай. А то поляжем тут все.
- Да? Ты та думаешь?
- А что, парень, ты думаешь, просто в сказке находишься?!! – взорвался собеседник.
На том пока и разошлись...
И опять началось... Как страшный сон... Как неведомое наваждение...: "Заряжай!" – "Готовсь!" – "Пли!"
Юнг не знает, что скоро капитан Кофф погибнет, буквально через два часа, и совсем рядом с Юнгом, буквально за стеной, он теряет из виду капитана Коффа (тот, наверно, побежал дальше отдавить команды...) и плетется по рыхлой влажной земле (хотя откуда тогда пль, непоянтно), в руки ему дают автомат (свой он соатвил в горах на Клондайке)... Вообще-то сйнчас Юнг плохо оприммает действительность.
Вдруг гремит совсем рядом взыр, слышатся крики... Юнг схыватывается на ноги, оглядывается по сторонам, в руках автомат, а ветер посыпает его мелкой серой пылью... Ага, вот подбитый танк, задння часть горит, но модно прижатся к жестко броен и отдохнуть.
Возле такнка обгоревший труп, выстрелды совсем рядом, пуди дробно стуа\т по броен, глухо отдается эхо в танке. Пожар озхалди погасает, и дымом уже не так воняет...
Юнг садится на землю возле танка и рислоаяетс к железцу. Воург трещт выстреы. Вдуррг из пыли возниакет \человек, без оружия, в глаза – растерянност. Явно враг... Юнг не берет автомат, сил у него нет. Начинает болеть голова – нацонец-то! Начинает тошнить. Веловек идет прямо к нему, смотрит на него секнуду и идет дальше. Ничего себе враг...
Вдруг юнга хватают и тащат по земле куда-то в окоп. Внизу грязно, юнг спотывакется и падает, набив синяк на бедер. Однако ничего не словмав.
Окоп перегораживает тонкая стена, прямо за ней взрывается снаряд, вех стены разбюват в крошку. Погибает в луже крови капитан Кофф, хороший, в общем=-то, человек...
Рядом тоже гремит взрыв, чо-то твердое и острое опадает Юнгу в голову, и он теряет сознанеи от боли...

Село наедине с врагами

В жизнь ее пришло бедствие. Оно поглотило всех, кто мог держать в руках оружие. Отцы, братья и сыновья ушли туда, откуда еще никто не пришел назад.
Это бедствия называлось – ВОЙНА.
Диана была потрясена. В первые дни, когда Гай еще только-только ушел, нона чувствовала шок. Но это было не то, что она пережила в последующие дни.
Как будто струны в ее душе грубо оборвали. Или обрубили. Пустым стал мир. Горы изменились. Их вершины взирали на нее по-другому. Пустым, как бы из ничего взором.
Не она одна пребывала в депрессии в поселке. Все в той или иной мере испытали шок. Но такой тоски, которая в первые дни охватила Диану, вряд ли кто-либо испытал.
Это были дни, которые полностью выбили ее из колеи. Но они прошли. И жизнь продолжалась.
И проносились по селу грузовики с продовольствием для армии; проклинали оставшиеся женщины судьбу свою и своих мужей – они ушли и больше не вернулись.
Лишь кто-то молился и лишь кто-то вспоминал что-то доброе о своем прошлом. В остальном люди утратили всякую надежду.
А ведь что было написано на воротах ада? Именно «оставь надежду, всяк сюда входящий».
Улыбаться надо было этому миру – вопреки всему, вопреки войне, голоду и холоду. Кто-то скажет – сам побывай в такой обстановке. Но кто-то бывал. И многие бывали. Если взглянуть здраво – что в природе вокруг тогда изменилось? Да почти ничего. За исключением движущегося железа на подступах к деревне.
Можно даже сказать, что иногда даже война относительна.
Когда пуля не попадает прямо в тебя. В твое сердце.
"Я люблю солдата. Он воюет на фронте. Так любит ли он в это время - меня?"
   
Возвращение «блудного» брата

На западе горело село. Горели поля, горели люди в тех полях. Враг взирал на долину с господствующих высот, подобно орлам – птицам, в честь которых их, врагов, и назвали. Взирал сквозь прицелы и уже наводил опять свои адские орудия.
Дэйвир Юнг смотрел на этот пейзаж и ужасался. Насколько он еще мог ужасаться после всего испытанного в сотнях километров отсюда.
А ведь было чему пугаться. Потому что весь кошмар, который несло с собой понятие «война», простирался на запад от фронта – прямо перед ним. А ещё там, в черте военных действий, спряталась некая деревенька. Неприметная, тихая, - в общем, поселок, каких в этих горах много. Деревенька была его родиной.
Ее уже скрыли клубы черного дыма, поднимавшегося от юга до севера перед Дэйвиром.
Дэйвир поправил винтовку, заброшенную за спину, и зашагал по дороге, разрыхленной траками танков и тысячами колес, прокатившихся по ней за месяц войны. Или больше?.. Вот уже, наверно, двадцать пять дней шла эта бойня. Во всяком случае, страна приходит в такое состояние на двадцать пятый или тридцатый день военных действий, как гласил личный опыт Дэйвира Юнга. А он терялся в догадках в далеком Скайне, что же это за грохот послышался со стороны горного хребта однажды ночью…
И почему так подозрительно пополз вверх на их полевом счетчике уровень радиации.
Все, кто мог, уже сбежали прочь из села. Тысячи повозок уже проехали по этой дороге, ведущей все выше и выше, на плато, скрытое за двумя горами. Дэй неторопливо шел, оглядываясь по сторонам. Ему наконец-то становилось страшно.
Были там следы от костров; коробки, разбитые, смятые – видимо, там некогда были патроны; стоп-знак, стоявший под странным углом (под каким же еще ему стоять, когда вокруг такой бардак?..). Сады, разбитые на этой не очень плодородной почве, тоже остались, но большая деревьев была срублена. Видать, «для нужд фронта». Вот она, армейщина, и вот ее следы. Следы варваров…
Он поднимался по тропе рядом с  асфальтной дорогой, и ландшафт вокруг него можно было обозревать со все большей высоты.
И ни души. Ни на дороге, ни вокруг нее. Пустота и тишина. И остался ли кто-то в селе?
Дэйвир воевал далеко на северо-востоке больше пяти лет. Он не знал ни о том, что началась интервенция южан в родную страну, ни о ее катастрофических последствиях. Он едва успел дойти до родной деревни.
Он хотел разыскать Гая.
Он знал, что поступит завтра в регулярную армию, знал, что офицеры будут поражены, узнав, что он стреляет из револьвера даже лучше их. Он воевал с теми же Орлами в дикой стране Кернен, и думал, что хотя бы до Скумандры этот кошмар не дойдет. И жестоко ошибался. Орлы никогда не оставляли планов напасть на горного соседа. Такого богатого и ненавистного.
Теперь они почти обезглавили этого соседа. Не оставили целым ни одного города, уничтожили опору страны – ее промышленность. А Дэй знал цену вовремя отправленным на фронт винтовкам, автоматам и патронам к ним…
Теперь, с исчезновением заводом, только кустари смогут делать винтовки. А что до автоматов, то их не сможет сделать никто. Потому что даже кустари не знают их совершенно секретной – до поры до времени - конструкции. В это-то вся горечь. Это было все равно, что воевать топорами.
И все это будет происходить завтра.

Дэя Юнга взяли в экспедиционные силы Скумандры, когда Гаю было 12. Скумандра тогда сочла необходимым отрядить эти войска, дабы помочь несчастным соседям южанам отстоять свою землю от Орлов. Им это удалось – пока командование в южном штабе Орлов окончательно не спятило и не применило в стране бактериологическое оружие. Последствия были неблагоприятными для самих же Орлов – но испытание нового смертоносного вещества получилось грандиозное. Такое, что вымер целый край, поголовно и без применения более «серьёзных» средств наподобие атомной бомбы.
И немудрено было, что Скумандре больше никто после этого не пришел на помощь. Потенциальные союзники вымерли или разбежались по убежищам в своих неприступных горах. И горцев оставили один на один с их бедой.
Дэйвира, таким образом, демобилизовали (после того, как нашли в укрытии на третий день голодания – НЗ после второй недели сидения под землей уже закончился) и сопроводили до самой границы Скумандры. Здесь его и настигли вести о начале войны. Еще месяц он ждал, пока откроются перевалы в горах. Ну а потом… Потом его ожидал длительный путь по долинам Скумандры, долинам, запруженным обозами с ранеными и беженцами, местам, где царствовало Его величество Чрезвычайное Положение и где такого, как он, бродягу, кордоны ни  за что не хотели пускать в предполагаемую зону оккупации… Дабы он досрочно не сдался врагам, наверное. Проклятые законники! Но он с них еще спросит за это.
Когда дойдет домой.

Эйдеры Орлов показались над горным хребтом. Они нагло, не кроясь, сделали вираж над деревней и накрыли ее бомбовым ковром. Увидев их, Дэйвир бросился на землю, сжавшись и поражаясь тому, насколько вольно Орлы почувствовали себя в небе над Скумандрой. В Керене они знали, что горцы на земле их всегда ждут.
Со всем необходимым.
Засевшая далеко на перевале батарея горцев послала по эйдерам всего лишь одну ракету. Видимо, больше их и не было. Или их следовало экономить. Ракета промахнулась и, взорвавшись, только зацепила один аппарат осколками.
И они спокойно удалились прочь от деревни. Владыки неба, ни дать ни взять.
«Боже, что же это твориться?» - думал Дэйвир.
Он удивлялся своему страху. Он знал, что страх беспочвенен не бывает.

Он прошел по всей деревне, по горящим улицам, прошел мимо людей, не знавших, куда бежать. Они едва ли доживут до следующего дня, шатаясь под бомбами, отметил Дэйвир.
И шел он прямо к своему дому.
Взрывом дому начисто снесло крышу.
Соседи что-то разъясняли ему (Чего вы стоите здесь?! Не в укрытии?..), что родители его и Гая где-то в лагере на севере. Что они уехали после того, как Гая взяли в армию.
«Гай в армии. Поразительно», - замечал Дэйвир в каком-то странном состоянии.
Он не замечал поначалу девушку, подбежавшую к нему и что-то говорившую без умолку. Она была испугана до потери сознания и, видимо, пыталась найти в лице Дэйвира, хотя бы имевшего винтовку, для защиты, поддержку. И лишь через некоторое время Дэй «очнулся» и понял, что она говорит. Она говорила о том, что Гай – ее избранник жизни.
Когда он переспросил ее об этом, она аж сама застыдилась. А потом продолжила:
- Я была на танцах полгода назад… За три недели до войны. Мы пришли туда вместе…
И  вместе же были всю ту неделю. Дэй глядел на девушку, заметно ставшую менее словоохотливой, и воспринимал наконец-то, ч то вот она, судьба Гая Юнга. Именно ее и недоставало Гаю до войны… А когда она нашлась, Гай оказался на фронте.
Она привела его на край скалистого обрыва. Странно, но он весь зарос ромашками. Прямо ромашковый луг.
Так его Диана и называла.
Их взгляды устремились к югу. Туда, откуда наступали Орлы.
Они молчали некоторое время.
Люди, чьи интересы для истории  еще не стали очень ценными.
Хотя для них история приготовила особое место в своих хрониках.

Утром ещё одного кровавого дня за Юнгом и отрядом пришли. Свои. Впереди были как-то уцелевшие маленькие строения с сорванными кры¬шами, и впереди было множество мин. Проводники вели их по этим мес¬там, где то и дело встречались перекошенные деревянные крести - старые и новые могилы, уцелевшие на этом пепелище. Они пробирались по сильно пересечённой местности, то вверх, то вниз, мимо двух  упавших вертолётов с белеющими внутри  костьми, и вошли по указанию проводников в короткий туннель.
Вышли они опять на какое-то место среди дымящихся развалин, из-решечённых пулями, и вот уже грохочут танки с серыми крестами на броне, и красное зарево пылает над иззубренным горизонтом...
Когда-то здесь стоял милый городок с садами, чудом укоренившими¬ся на каменистой почве. На него всего-то навсего сбросили мощную бомбу, погибли все жители, то есть те некоторые, которые здесь ещё оставались, сады стали грудами горелого дерева. Многие с жалостью смотрели на остатки былой красоты. Гусеницы вражеских танков оста¬вили здесь свои следы везде. Кроме того, враги превратили пепелище в настоящее минное поле. Они применяли какое-то незнакомое никому оружие - мины, реагировавшие только на горцев, но под ногой захват¬чика или под гусеницами их танков не взрывавшиеся. Видимо, мины бы¬ли настроены на определённую радиочастоту, на которые они не должны были реагировать, а захватчики носили на себе постоянно функционировавшие радиопередатчики, работавшие на этой частоте.
Пришлось выжившим учёным изобретать технику, способную выявлять такое коварное оружие. И они в этом преуспели - по образцу этих мин они сделали свои, реагировавшие только на захватчиков.
Беженцы тянулись по трассе мрачным, не несущим ничего хорошего потоком. Как будто огромный катаклизм бушевал за перевалом. А люди шли и шли, также мирные ещё месяц назад, и сёла, встречавшиеся  на их пути, были уже пусты. Остались только солдаты. Ещё остались животные, которых жители не могла взять с собой.
Везли и раненых, обожжённых из пригородов Дарлинга. Лучевая бо¬лезнь косила всех, кто там побывал, как невидимая инфекция, и не пройдёт и полгода, как начнут умирать от неё солдаты, воевавшие на атомных пепелищах. Болезнь назовут "орлиной заразой". От названия тех, кто принёс её в Скумандру.
А беженцев ожидали переполненные лагеря, голод и холод, очереди за куском хлеба и, в финале – гибель. Через несколько лет штаб принес в жертву и их, и всю армию.
За перевалом перемалывали очередной батальон «защитников отечества», растерянных вчерашних жителей деревень, на которых кошмар войны свалился, как снег на голову. Месяц назад они и не помышляли, что вообще когда-нибудь возьмут в руки автомат.

Разговор в покинутом селе

- Как дела, Сайл?
- Да всё так же… - механик заворочался в своём тёмном и пропахшем соляркой закутке, затем выбрался оттуда, став под люком. Солнечный свет пробивался оттуда, непривычно яркий после тех семи дней, которые фактически превратились в ночь из-за пыли и гари, поднятых взрывами. Свет осветил недовольное лицо Сайла, механика боевой единицы №7, который вот уже два часа копался в оборудовании танка. Он весь был вымазан какой-то грязью, смазкой, должно быть – и руки, и лицо… А может, это копоть семидневного боя смешалась с мазутом.
- Танк не заводится? – задал вопрос помощник майора.
- Да нет же… Не пашет, гад… - ответил Сайл (нецензурные слова давайте опустим). – Его очень крепко потрепали два дня назад. Прямо всё нутро выворотили.
- Ты же его подлатал за три дня.
- Ну да… Но всё равно что-то он, падаль, не едет никуда.
Помощник майора обернулся и окликнул идущего мимо.
- Гай! Подожди!
Гай, шедший по пыльной улице, услышал это и подошёл.
- Привет, Гай! Что в штабе нового? – поинтересовался Сайл.
- Да мутят что-то, как всегда. Говорили что-то вроде: «Первая фаза операции закончена». Хотел бы я знать какой будет вторая фаза, если первая была такая…
- Да уж, мало нас осталось после их первой фазы, - подытожил помощник.

Юнг смотрел на этих парней, на это пушечное мясо, и искренне жалел их. Он смотрел на нереальность вокруг себя, и думал о том, что им, этим жертвам войны, и в голову не приходит, что будут они убиты в ближайшие два дня, и что не видать больше боя этому танку – смоет его волной, но не воды, а пламени. Такие минуты прозрения, некоего озарения часто находили на Юнга. Иногда они спасали ему жизнь. В основном же они были результатами его постоянных раздумий над тем, чем собственно, они занимаются (если при этом Юнг как раз этим не занимался). И как ему хотелось иногда записать эти мысли - чтобы хоть бумаге досталась толика его безысходности.
И не исключено, что были они результатом каждодневных молитв, просьб к небу некой девушки – просьб за него, за Юнга. Не за её жизнь… Не за жизнь её молодого бренного тела….
А ей ведь тоже так хотелось жить.

- Ну ладно, ступай. И поговорить с тобой не о чем, - бросил помощник и полез в свой танк – помогать чинить. Гай лишь плюнул исподтишка и зашагал прочь, по пустырю, выглаженному траками, мимо заколоченных домов и обрезанного снарядом фонарного столба… Он шёл долго, минут пятнадцать, слепо глядя на солнце, которое не должно было ещё быть закатным – это пыль на горизонте придавала ему ярко-красный цвет. А Гай дошёл, глядя на солнце, не режущее глаз, до конца посёлка, остановился, достал из-за спины и сжал в руках неразлучный автомат... Он едва удерживался от того, чтобы не начать стрелять по заброшенным домам. Он наслаждался бы зрелищем разрушавшихся … стен, как никогда в жизни. Он не оставил оружие в лагере, в палатке у офицера, как полагается. Он не расставался с ним ни днём, ни ночью, и начальство даже побаивалось мрачного и нелюдимого парня с именем Дианы в мыслях и на губах. Сейчас, после боя, его лицо будто ещё больше искривилось в гримасе плача, оно само по себе принимало эту маску, отпугивавшую людей… И никто не хотел больше с ним разговаривать. О чём, скажите на милость? О девках и жратве? Или о высших материях? Нет уж, солдатам они были недоступны, а сейчас их интересовали вещи намного более прозаичные.
Как выжить? Вот что было хорошим и совсем не прозаичным вопросом.

И как это самое выжившее «пушечное мясо» не хочет на них отвечать! А зачем? Поедьте сами на ту войну – вам там все о ней расскажут…
Хорошо, если не в камере пыток.

И Гай медленно развернулся на каблуках, как будто издеваясь над былой строевой подготовкой, развернулся и зашагал по пыльной дороге навстречу родной бригаде, насмешливо или равнодушно посматривавшей на него из своих закутков. Гай ловко забросил автомат за спину, благо опыт позволял это делать быстро, и прошел прямо в свой «дом», «барак» или как там еще это называлось. Он сел за стол, уцелевший после взрыва Орлиной мины, и спрятал лицо, уткнув его в локоть. Так он и сидел, пока не наступил настоящий, кроваво-красный закат…
С его наступлением им всем довелось вспомнить азы строевой подготовки. Потому что началось ночное наступление Орлов, и потому, окрашенные багрянцем зарева от горящих лесов и складов, горцы сложили пожитки и зашагали прочь от безымянного места, где один танкист так бодро говорил накануне с другим.
Гай шел, терпя боль от раны на бедре, и сжимал ремни рюкзака с походным добром. Он глядел в темно-красное небо.
Он мечтал.
О конце этой войны.

- Из отряда не уцелел никто… - проговорил рядовой.
Хмурый … рукой в кожаной перчатке передал Джеральду бинокль. Джеральд посмотрел в него. Ни блика на чёрной скале, выделявшейся на фоне красного зарева.
- Вызовите Юнга, - приказал … .
Рядовой быстро побежал к двум палаткам их лагеря и что-то почти неслышно сказал двум часовым. Один из них скрылся в палатке и вышел оттуда с Юнгом.
Юнг спешно подошел к офицерам и стал около взорванного миномета, чье дуло уткнулось в освещенное заревом небо.
- Бери пять человек и быстро иди к Утесу Дуба, - приказал Джеральд. Проверь, что с отрядом. Если все они мертвы, сразу беги сюда!.. Но здесь нас уже не будет. Будет проводник. Останется там кто живой – неси его сюда.
- Есть, капитан, - Юнг отдал честь и бегом направился к палаткам.
Ни искры… - сказал …, без бинокля глядя на Утес Дуба.

- Ты и ты, берите автоматы! Мы выходим к Утесу Дуба.
- О Господи, - сказал кто-то в темноте. Солдаты молниеносно взяли автоматы и вышли из палатки.
Они шли без миноискателей. Единственный уцелевший миноискатель оставался остаткам их отряда…
У каждого был свой фонарик, но все зажигать не осмелились из-за близости врага. Только Бид держал фонарик включенным. Он шагал первым вместе с Юнгом. Солдаты старались ступать с ним след в след.

Пилот включил прибор ночного видения, и экран стал темно-красным. Ничего особенного там, внизу, не было. Промелькнул корпус подорванного танка, потом – лежащие рядом два трупа… Стоп, что-то там есть, в стороне завала, что-то, похожее на живого человека… Ага, привет, друг!
Оглушительно застучал пулемет вертолета. Иззи успел увернуться, но потом пули все же достали его. Иззи свалился с двухметрового вала, сложенного из разнообразного мусора, и расшибся об каменистую землю.
Срикошетившая о глыбу камня пуля задела и следовавшего за Иззи Ренса, и Ренс, утратив вдруг под ногами опору, с треском упал  на Юнга, полулежавшего у него за спиной. У Юнга на секунду перехватило дыхание от удара. Пилот вертолета увидел движение на завале и направил аппарат прямо к отряду Юнга. Не давая жертвам убежать.
Не целясь, он открыл огонь по груде мусора, на этот раз крупнокалиберными разрывными пулями. В воздух взлетели обломки металла и куски камня, слежавшаяся груда вдруг сдвинулась, завалив Била и – наполовину – Юнга. Сплющенные же пули продолжали свистеть вокруг, попадая в людей их отряда.
Тут пилот навел скоростной пулемет прямо на Юнга и Ренса, луч прожектора  вдруг осветил их. Дробно застучал пулемет, но Юнг, лежа под обломками, вскинул автомат и, нажимая на курок беспрерывно, провел дулом по воздуху дугу. Стреляя наугад по вертолету, он все же попал по прожектору. Свет на мгновение погас, но тут же  включился второй.
Бида уже добили, и вдруг пулемет повернулся и расстрелял четвертого, Гарри.
Пока пулемет стрелял в ту сторону, Юнг освободился от кучи камня и металла, навалившегося на него, и со всех ног побежал по неровному слою щебенки. Его схватили из темноты за ноги и потащили по острым камням к другой куче обломков, где на него и обрушилась эта куча. Последний оставшийся в живых подчиненный хотел укрыть его от врага и спрятаться самому.
Юнг не пытался ворочаться под этой тяжелой грудой металла, и он терпел недостаток воздуха, боль от порезов и несусветнюю тяжесть около двадцати минут.
Еще тогда, когда Юнг побежал, второй пилот повел прожектором в ту сторону. Он промахнулся лучом всего на полметра и не осветил Юнга, которого как раз заваливал железом солдат. Пилот стал стрелять, не целясь, по всей территории под вертолетом, разрушая кучи металлолома. Одна пуля пробила слой металла над Юнгом и попала навылет в его ногу. Потекла кровь, но Юнг не мог и шевельнуться. Слышался мощный стрекот пулемета, разрыхлявшего щебенку. Он, как и Тим, выжидал еще минут пятнадцать, пока вертолет не убрался восвояси. Судя по всему, он полетел дальше, к уходящему отряду Юнга.
Наконец Тим убрал погнутые куски железа, накрывавшие его, и, скривившись от пронзительной боли в ноге, Юнг выбрался из-под груды обломков. Вокруг воняло гарью, запах был очень едкий. Видел бы он сейчас Тима и самого себя! Оба окровавленные, грязные, в одежде, изорванной в лохмотья. Еле вырвавшиеся из-под пуль.
У них остался только один автомат и один фонарик – автомат Юнга был разворочен пулями вертолетного пулемета, автомат Тима затерялся где-то за валом, оружие Ренса лежало где-то под обвалом. Оставался автомат Бида.
Вроде бы было ясно, что тот отряд погиб, иначе не было бы здесь чужого вертолета. Они достали из своих мини-аптечек бинты, Юнг перевязал себе ногу, и они поспешили убраться из этого места.
Так Утес Дуба был сдан врагу.

Они шли назад намного дольше, чем шли к Утесу Дуба. Юнг не мог быстро идти из-за ноги, и Тиму приходилось поддерживать его, поскольку костылей или чего-то подобного в округе не было. И они потихоньку спускались вниз по склону в обход отвесного Утеса, по склону, усыпанному оружием, каким-то мусором, брошенным людьми, сражавшимися здесь, и трупами самих сражавшихся.
Их спуск продолжался часа два. Откуда издалека слышались взрывы. Время от времени с Утеса над их головами начинала стрелять артиллерия, и впереди, там, где некогда был лагерь горцев, снаряды взрывались. Что-то загорелось там, вдруг над ними появился вертолет. Затем второй. Юнг и Тим бросились па землю, пытаясь притвориться трупами, которых вокруг них было огромное количество. Вертолеты шарили по земле лучами прожекторов, затем вдруг выключили их. Юнг догадался, что это уловка – пилоты переключились на инфракрасную оптику с расчетом, что враги, не зная об этом, встанут и выдадут себя. Юнг и Тим себя не выдали. … . Вертолеты где-то полчаса парили над склонами, то приближаясь, то удаляясь, а двое солдат продолжали лежать на твердой, каменистой земле.
  Наконец вертолеты улетели, а Юнг с Тимом встали и пошли дальше, вниз по склону. Начало светать.

Они шли дальше. Местность постепенно выравнивалась, а следы боев – трупы, обломки, - тоже стали встречаться все реже и реже. Они прошли уже порядочное расстояние от Утеса, когда они опять появились - в виде огромных дымящихся воронок. Здесь взрывались артиллерийские снаряды врага. Всего несколько часов назад здесь был небольшой лесок со старыми, дуплистыми деревьями, а теперь здесь стояло всего три или четыре целых дерева. Остальные были повалены взрывами. Трава сгорела и дымилась под ногами Юнга и Тима.
Наконец Юнг не выдержал и упал прямо на это пепелище…

Потом он долго удивлялся, почему у него не началось заражение крови. Видимо, судьба хранила его вплоть до конца войны. Те несколько дней после их хождения к Утесу Дуба были мучительными днями их борьбы за жизнь. Они голодали. Они пили воду из луж, оставшихся после дождей. Понемногу они продвигались вперед, к своим, а время не ждало – враги уже осмелели и расползались веером вокруг Утеса Дуба, вертолеты то и дело пролетали над ними. Но на одиночек они уже не обращали внимания. Они готовились атаковать отступивших горцев.
Где-то через неделю Юнг с Тимом все же нашли своих. Их отвезли в укрытие, где Юнга начали лечить. Тем временем враги начали свою атаку...

Рейд по вершинам

Их отряд пробирался через горы, солдаты очень устали. Тяжело становилось нести в руках автомат.
В восемь часов вечера на них напали. В проломе в скале появились такие же уставшие солдаты и начали стрелять по ним. Сразу было убито три человека из отряда горцев.
Стреляли и в Юнга, но не попадали. Юнг упал на землю и выставил автомат. Прицелился... Прямо перед ним двое солдат стреляли по кому-то, послышался вскрик. И Юнг нажал курок.

А вот и штаб.
Юнга находит утром измождённый Айрик, который благодаря отряду смог поспать два часа, он расталкивает Юнга, лежащего рядом с двумя мертвыми, и даёт ему пощёчину... Боль слабая, Юнгу хочет¬ся спать, но надо вставать и идти в штаб.
Айрик со вздохом принимается за работу - копает могилу, зве¬ня острой киркой о землю. Целый день он копает могилу, целый день где-то недалеко взрываются их мины под колёсами танков вра¬гов, и вот прилетает вертолет - но место в ней только одно, ка¬бина занята ранеными, подобранными где-то в западном межгорье,  все эти несчастные - обгоревшие, серые от золы к пыли, все с затравленными, испуганными взглядами... В конце концов в кабину садится Юнг, именно Юнг, потому что Айрик, старший по чину, падает в обморок прямо возле ямы... Увидев это, измождённые "эвакуаторы" просто схватили Юнга и втащили в кабину. И - прощайте, товарищи...
В вертолёте ему задают вопрос: "Есть будешь?" Юнг согла¬шается, он съедает какой-то суп из грибов, оказывающийся стран¬но вкусным.
Внизу, под ними - горящие или уже погасшие развалины, бесчис¬ленные горные деревни, вон мелькает застывшая автоколонна, корот¬кий ряд серых машин, остальные просто взорваны.
В ...   тоже идут бои. Вертолёт сел в неспокойном месте, вокруг взрывы, пулемётные очереди. Открывают дверь, выносят на носилках раненых. Дует сильные ветер, поднимая тучи серой пыли. Сквозь пелену ничего не видно, кроме красных отблесков.
Юнгу страшно, очень страшно, Вдруг у вертолета появляется человек в форме капитана. Он говорит слабым от усталости голосом, чтобы Юнг следовал за ним, и что зовут его капитан Кофф.
Юнг не знает, что скоро капитан Кофф погибнет, буквально че¬рез два часа, и совсем рядом с Юнгом, только за стеной. Он пле¬тётся по рыхлой влажной земле (хотя откуда пыль, непонятно), в руки ему дают автомат (свой он оставил в горах на Клондайке). Вообще-то сейчас Юнг плохо воспринимает действительность.
Вдруг гремит взрыв, слышатся крики... Юнг оглядывается по сторонам, в руках автомат, а ветер посыпает его мелкой серой пылью… Ага, вот подбитый танк, задняя часть горит, и можно прижатся к жесткой броне и отдохнуть.
Возле танка обгоревший труп, выстрелы совсем рядом, пули дробно стучат по броне, глухо отдаётся эхо в танке. Пожар сзади гаснет, и дымом уже не так воняет...
Юнг садится на землю возле танка и прислоняется к железу. Вокруг трещат выстрелы. Вдруг из пыли возникает человек без оружия, в глазах – растерянность. Явно враг. Юнг не берёт автомат, сил у него нет, начинает болеть голова – наконец-то! Начинает тошнить. Человек идёт прямо на него, смотрит на него секунду и идёт дальше, ничего себе враг…
Вдруг Юнга хватают и тащат куда-то в окоп. Внизу грязно, Юнг спотыкается и падает, набив синяк на бедре. Однако ничего не сломав.
Окоп перегораживает бетонная стена, прямо за ней взрывается снаряд, верх стены разбивает в крошку. Погибает в луже крови капитан Кофф, хороший, в общем-то, человек… Рядом тоже гремит взрыв, что-то твёрдое и острое попадает Юнгу в спину, и он теряет сознание от боли…

Пожалуй, Юнг не удивился бы, если бы узнал, что тот злосчастный взрыв на перевале был тут же тщательно засекречен своим же командованием. Он крепко спал в уголке вертолета в тот момент, когда раздраженный маленький капрал в неопрятной форме (а в какой же еще?..) объяснял эвакуированным, что они обязаны говорить – в духе того, что «вы ничего не видели и ничего не знаете, а если и видели, то обычный взрыв с применением пороха». Командование тщательно заметало следы этого одного из последних убийственных экспериментов над собственной «живой силой».
Гай так и остался в неуверенности, видел ли он взрыв перевала в каком-то галлюциногенном сне, вызванном истощением, или же горцы и вправду испытали свою первую атомную бомбу. Сны теперь были зачастую неотличимы от яви – они были одинаково отвратительными с явью. А учитывая, что тогда чувство усталости пронизывало, по впечатлению Гая, каждую клетку его тела, то увиденное вполне могло и привидеться во сне. 
Как и все предыдущие бои.
Разницы никакой не было. Разница стерлась на третий день…
Бессонного сна наяву. Под именем «военные действия».

А спустя дней двадцать после «злосчастного взрыва» Гай уже наблюдал, как расстреливают полупьяного рядового за «разглашение военной тайны» - расстреливает тот самый офицер, который вроде бы втайне от всех изливал свои горечи девке из соседнего с войсками села – в духе «А знаешь, что со мной было? А щас расскажу…».
И таким было всё на этой войне. Подлым и несправедливым. Гнусным, в общем.
Как и вся война.
Как и все люди, кроме некоторых счастливых особ.

Что-то  мягкое прикасалось к его лбу. Мягкое и почти невесомое. Лишь спустя некоторое время Юнг сфокусировал на этом свой взгляд и обнаружил, что это чья-то рука, поглаживающая его по лбу, дарящая освобождение от этого навящевого кошмара.
- Где я? – прошептал Юнг.
- Ты опять здесь... – был ответ.
Женский голос. Голос Дианы.
- Я хочу тебя вывести отсюда!..
- Не сейчас... – мягко и грустно отвечает невидимая в расфокусированном взоре Юнга она...
И снова – резкий провал в пустоту...

- Диана, где Гай? – спрашивал испуганный, растерянный Дэйвир у девушки, стоявшей на поляне перед обрывом и бездумно глядевшей вдаль. На серые и зеленые горные вершины.
- Ты не спрашивал у своих? – медленно, как будто в полусне, произнесла девушка.
- Они ведь не говоря… - горячо начал отвечать Дэйвир, но внезапный взрыв вдруг перебил его.
Далеко-далеко за обрывом сверкнуло пламя. Там, где лес покрывал склоны гор. Колоссальный «гриб» дыма взметнулся оттуда ввысь. Это не был ядерный взрыв. Но все равно, взорвалось что-то необычайно мощное.
Диана в испуге прильнула к Дэйвиру, обняла его а секунду… А затем глаза ее, их выражение вдруг резко изменились. Она оттолкнула Дэйвира и воскликнула:
- Почему ты здесь, иностранец? Брата хочешь найти?! Брат там! – Она развернулась и показала на черный столб дыма и вспышки взрывов на склонах гор. – Я тебе советую, Дэй Юнг… Во-первых, меня не трогай. Во-вторых, Гай в армии, и тебе ничего не остается , как идти туда же.
Дэй восхищенно смотрел на нее, на ее фигуру, так величественно выглядевшую на фоне горного пейзажа. А там… Там горел уже целый район, дым все более и более распространялся.
«Надо же, какую девицу подцепил Гай. Везет таким…»
«Иди на войну, Дэй Юнг, и постарайся отдать свою жизнь с честью. Иди и не возвращайся больше…»
Оба в той или иной степени будут жалеть о таких мыслях. Оба пройдут все стадии искупления грехов… Одна – вернется, один – нет.

А спустя год и несколько месяцев Орлиный генерал стоял на этой же скале, заросшей некогда травой. Но в этот день стояла ранняя весна, холодный ветер дул с горных вершин, развевая темно-красный флаг Орлов над лагерем.
Генерал Ледвейн стоял, зажав в кожаных перчатках, покрытых засыхающей кровью расстрелянных военнопленных, бинокль и глядя на пейзаж перед ним взором властителя. Он улыбался. Хищник уже схватил жертву. Оставалось растерзать добычу.
Ледвейн нетропливо оглядел местность, затем сосредоточился на своих черных, покрытых зазубринами от многочисленных ударов кожаных перчатках... Давно он не смотрел на них так пристально.
Он лично выбивал у пленных офицеров зубы для своей коллекции. Это было у него нечто вроде хобби. Он же умел мастерски управлять ситуацией во время боя, он же расстрелял – не лично, но за всем наблюдал  он – всех жителей последнего крупного города Скумандры. За то, что даже старики и дети стреляли по захватчикам из всех окон домов – пока не кончились патроны и захватчики не выволокли их на покрытые снегом и пеплом улицы.
Как-то раз к нему привели партию только что захваченных пленных. "Партизаны", обьявил ему зашуганный адьютант у входа, боясь переступить порог его штабной хибары. Ледвейн в ответ, холодно улыбнулся и приказщал6 "Запускайте их сюда. По одному".
Начли вводить пленных – со скрученными проволокой за спиной руками, с выбитыми зубами и покрытыми порезами лицами. Все это были сплошь юнцы лет тринадцати, иногда десяти, которые еле-еле могли переносить гранатомет с места на место, но уже умели стрелять... И ведь стреляли. И весьма успешно.
"И не тяжело тебе трубу-то целый день по чащобам таскать?" – спросил как-то Ледвейн у одного такого мальца. На что тот ответил на внятном, но не вполне удобопонятном языке горской Скумандры: "Отомстит за меня вся моя семья еще, гад. Тяжело никогда не бывает".
Парень явно был уже немного не в ладах с окружающей действительностью...
Иначе знал бы, кому в глаза он такие слова говорит.
Этого мальца Ледвейн убивал с особой изощренностью...
Верховный суд Юга, распущенный по приказу Его Чести Главнокомандующего, назвал бы это преступление совершенным "с особой жестокостью".
И составил бы, наверно, соответствующий акт по этом поводу. И в умеренных дозах запротестовал бы – покуда решение о помиловании очередного героя войны на Севере не отправится в архив.
Но сейчас военных преступлений больше е существовало.
Ведь пришла пора военных доблестей и подвигов.

Ледвейн умер буквально за три-четыре дня до атаки возмездия по войскам Орлов. Он неосмотрительно оказался в лесу, недалеко от фронта, без мощной охраны. Его сопровождали всего два БТРа и вертолет. Этого было достаточно, чтобы партизаны, всего сто с чем-то человек, подорвали обе машины вместе с Ледвейном. Тот, правда, остался жив после взрыва, но горцы, отстреливаясь от кружившего над ними вертолета, вытащили обожженного и окровавленного генерала из-под обломков  - и добили. Так же, как он добивал пленных – жестоко и" аристократически" тщательно.
Через три дня не стало больше ни этих партизан, ни былой Скумандры… Пламя взрывов атомных бомб уравняло всех – и «аристократов», и «простых смертных с оружием в руках».

Скала невозмутимо запоминала мысли этих разумных созданий. Ей было всё равно, что запомнить: или любовные томления Гая Юнга, который глаз не мог оторвать от далекого дома Дианы в ожидании её выхода, то ли неприязненные – друг о друге - мысли Дианы и Дэйвира шестью месяцами  позже, то ли патологические мысли генерала Орлов Ледвейна, хотевшего одного - убийства  и смерти… Скале было все равно. Лишь одного она не переносила - когда огонь и металл вгрызались в неё, когда ненависть кипела на ее вершине и ранила саму душу здешней природы…. Затем безмолвие смерти воцарилось на всей скале, как закономерное следствие того безумия, которое культивировали люди…  Люди – существа, которых природа больше всего не переносила в это время.  Существа, недостойные того, чтобы существовать за счёт природы. Одно только это они и умели – существовать за чужой счет. Потреблять и потреблять, а, употребив – сеять вокруг смерть… Загрязнять природу и уничтожать ее в порыве безумия и инстинкта разрушения. И больше ничего они не умели!..
Так безмолвно взывала к небесам одинокая скала, которой не дано было никогда стать живой, стоявшая посреди поля боя. Она молила об уничтожении чужаков, изглодавших ее своим ненавистным металлом и порохом. И безумием, ненавистью, порождёнными темным сознанием. Силы, более высшие, нежели природа внимали к этому отчаянному зову и судили  человечество самым объективным судом, который только оно могло вообразить. И решили они: да будет так. Да свершиться отмщение великое, отмщение всем – правым и неправым, и пусть исполнят его сами же люди. Да падет кара от их руки на их же головы… И да воцарится после этого благословенное молчание.

Таков был суд высших сил, и свершился он. Упала в один знаменательный для всех смертных день ракета посреди источника ненависти, и пламя, очищающее и разрушающее, смыло с этой земли все зло и все добро… Лишь пламя владело ею долгие дни. То же самое постигло и страну, породившую часть зла на этой земле – страну, лежавшую у моря, и запылала она, как свеча, как священный жертвенный огонь… Взмолились люди к небесам, требуя милосердия от неведомого Бога, но не пришло милосердие. Не ценили люди его, пока жили в мире в своей приморской стране, в то время как сыновья их творили зло в горах на востоке… И за все зло, сотворенное сыновьями, ответили матери и отцы. Сгорели они в священном огне, сами не зная за что, и уже на том свете ответили – за что… И позавидовали живые мертвым, увидев, что ожидает их после взрыва.
Горели леса, сгорали города. Бежали к морю люди. А жизнь – жизнь продолжалась…

"Я опять проснулся. Но где я на это раз?"
- Я погиб?
- Нет. Ты жив. Но я уже не жива...
- Откуда ты знаешь?
- Поверь мне, Гай. Я просто знаю. Иначе я бы не чувствовала себя здесь и сейчас такой одинокой...
- Как мне тебя вернуть? Я хочу, чтобы ты была со мной!
- Тебе пора просыпаться, мой милый Гай...
Рывок в никуда, рывок в бездну – и вот он опять в том, реальном мире...

Это место отнюдь нельзя было назвать уединенным. Вокруг ежесекундно грохотали взрывы, выбивающие из скал огромные глыбы, катившиеся вниз. Время от времени снаряды падали прямо на этот бункер, и железный люк прогибался все больше при каждом взрыве. Но это бункер никак не взрывался, к досаде врагов: кто ж знал, что под этой землей скрыта железобетонная шахта, ведущая на сто сорок метров под землю?
На самом деле это все выглядело так...
На глубине сто сорок метров, в комнате для совещаний, собралось одиннадцать человек. На маленьком экране на стене грохотал бой, ведущийся на поверхности. Словно для того, чтобы не отрываться от реальности и принять  единственно возможное решение. Ведь эти 11 человек были штабом Военного ведомства Скумандры. Страны, 90% которой были захвачены врагами.
Председательствующий говорил:
- Итак, критический момент наступил. Враги захватили все основные позиции, нас прижали границе. Еще немного, и их ученые закончат сборку еще одной атомной бомбы, и мы все будем стерты с лица земли. Вы знаете о нашем плане: мы отвели два батальона в безопасное место в долине Тайчер. Они не знают о нашем плане и никогда не узнают. Итак, сейчас мы примем решение, которое решит судьбу нашего народа. Итак, кто за запуск ракет?
Все молча подняли руки. Никто не воздержался. Главнокомандующий кивнул.
- Крепитесь. Через шесть-семь минут по нам ударит взрывная волна.
Он достал рацию, набрал код и проговорил:
- Запускайте ракеты.
Баллистические ракеты вылетели из шахты. Они попали точно в цель, в самый тыл войск врага, и пятидесятимегатонная боеголовка взорвалась.
Посреди ночи всех людей в долине Тайчер разбудил оглушительный грохот. Ударная волна тотчас же прошлась по долине, переворачивая кое-где палатки. Горы, защищавшие долину, выдержали натиск, но все остальные рассыпались в пыль.
Взрыв уничтожил все войска врага и все войска горцев, не считая двух эвакуированных батальонов. И он стер начисто с лица земли район площадью … квадратных километров, выбросив в атмосферу тонны зараженной радиацией пыли. Взрывная волна прокатилась по предгорьям, сметая с земли, как метлой, постройки, сады и поля. Эта несущая радиацию буря сполна отомстила за все беды и страдания, принесенные жившими в них в Скумандру.
Отомстила за все…

За три с половиной года войны Юнг превратился в угрюмого, неразговорчивого парня. Выражение тоски застыло в его глазах. Никто из его знакомых не узнал бы его. На этой войне он увидел все. По ночам он страдал от кошмаров, возвращавших его на поле боя. Его, как и всю армию, полностью деморализовало сознание того, что решающий момент упущен, что враги стали хозяевами на родной земле. Эти ненавистные исчадия преисподней были теперь победителями.
Каждый божий день он вставал рано утром и шел в бой, с тоской глядя на окружающий мир. Почти весь отряд стал таким. Казалось, эти парни давно забыли о том, что существовали на земле такие вещи, как гуманность или милосердие. Или простая радость. "Убей врага!" - это стало заповедью для всех.
Один раз они получили странный приказ. Их известили, что их отводят из зоны военных действий, и что вместо них будет сражаться резерв. Откуда взялся резерв, было непонятно. Но уставшие и отупевшие солдаты уже ничего не хотели знать, и чувство, похожее на удовлетворение, завладело ими.
Все они сели в вертолеты и отдались в руки судьбы. Позади остался залитый и перезалитый кровью фронт.
Их привезли в какой-то лагерь, обычный лагерь военного образца, с палатками и полем для посадки и взлета. Правда, кое-где вместо палаток стояли новенькие деревянные постройки, и им сказали, что жить они будут в них. Уставшие, измученные два батальона, едва передвигая ноги, зашли в них и проспали кто сутки, а кто и двое суток.
Когда все проснулись, их покормили, а затем врачи осмотрели их. Почти у всех физическое состояние признали удовлетворительным, хотя кому это надо, думали солдаты, если через пару дней отдыха их опять пошлют в мясорубку.
Странный это был день. Никто им не говорил, что они снова пойдут в бой, и два батальона или бесцельно шатались по окрестностям, или тренировались на небольшой спортплощадке. А раскаты боя гремели вроде бы совсем рядом...
Затем они опять поели... И им позволили лечь спать. В десять часов вечера. Тогда как на фронте они воевали до двух, до трех, а вставали в семь. Редко - в восемь. А враги, казалось, вообще никогда не спали.

Ночью этой им, солдатам Скумандры, спать было не суждено.

Вспышка и последовавший за ней удар разбудили всех без исключения в лагере. Заметно приглушённая удачно расположенными горами, взрывная волна всё же пронеслась по долине Тайчер и сбросила солдат в зданиях с их коек.
Юнг ошалело смотрел на окружающее, лёжа на деревянном полу. Все остальные тоже свалились с коек, а здание угрожающе скрипело. Стёкол в окнах не было, и ураганный ветер ворвался в постройки.
Насколько можно было разглядеть, там, за горой, подымалось такое же облако, какое многие из них видели когда-то над Дарлингом. Это был гриб ядерного взрыва, зловеще светящийся в темноте. Он был очень далеко, судя по всему. И он уже начал рассеиваться. Земля дрожала под ногами, как при землетрясении, которое когда-то пережил Юнг. Это было странное и почти забытое ощущение сильной вибрации. На поле боя он испытывал подобное, но намного в меньшей мере...
- Елки-палки, что это было? - спросил, ни к кому не обращаясь, один из солдат.
- А где командование? Оно должно знать, - ответил другой.
- Это был ядерный взрыв. Видать, мы победили эту войну, - сказал третий.
Все поглядывали друг на друга.
- Идемте к командованию, - раздались возгласы, и все, в том числе и Гай, пошли искать постройку, где располагалось командование.
Там уже собралась толпа. Все хотели знать, что это было. Кто-то вышел из дома, где располагался "штаб", и крикнул:
- Тишина! Сейчас я объясню, что это было.
Все затихли.
- Да, это был атомный взрыв. Мы запустили по этим подонкам ракету с ядерной боеголовкой. Она взорвалась прямо у них в тылу, так что можете считать, что война окончена. Фронта больше нет. Вас привезли сюда по приказу главнокомандующего. Все вы здесь - единственные, кто уцелел после взрыва. Вам вколют кое-какие лекарства, чтобы вы не заболели лучевой болезнью. Мы, - говорящий подчеркнул слово "мы", - собраны здесь для того, чтобы начать новую жизнь. Но я должен вас разочаровать. Домой вы уже не вернетесь. Конечно, мы никого не принуждаем, но дома большинства из вас только что взлетели на воздух...
Солдаты возмущенно заговорили. Говоривший закричал "Дайте договорить!" и продолжил:
- Мы отпустим домой тех, кто захочет. Я призываю к вашему здравому смыслу. Те, кто вернутся, будут идти по очень зараженным местам. По-моему, всем ясно, что если мы и вернемся, то долго на старых местах не проживем.
Он сделал паузу. Солдаты перешептывались между собой. Затем кто-то громко спросил:
- И куда же мы теперь пойдем?
- Мы пойдем на восток. Вы знаете, туда ведет совсем плохая дорога, но зато мы выйдем на места, где нет радиации. Там остались деревни, и мы начнем там новую жизнь.
Он закончил свою речь и удалился в дом, сказав, что решение за ними.
Солдаты начали потихоньку расходиться.

Всю ту ночь Юнг думал о том, что теперь ему делать. Всю ночь он вспоминал родную деревню, дорогу, ведущую к ней. За все три с половиной года войны он время от времени вспоминал, что существует такое место, и изредка думал о том, что ждет его, когда они одержат победу... Если они одержат победу. К концу войны, когда все думали, что победа невозможна, он старался больше о доме не вспоминать.
В то утро он принял решение, которое навсегда изменило его жизнь. Вопреки призывам командира батальона, человек десять все же решили возвращаться. Решил и Юнг. Они все попросили дать им все необходимое: запас еды и воды, компас, карту, антирадиационные и обычные лекарства, миноискатель и дозиметр. Все это им дали. Дальнейшая судьба Юнга была сугубо в его руках.
Он загрузил все вещи, которые ему дали, в ранец, закинул за плечо автомат и в приподнятом настроении покинул лагерь. Любовь к жизни начала возвращаться к нему. Чудом эта бойня закончилась, и это было главное. В конце концов, думал Юнг, сюда можно будет вернуться и идти на восток вслед за переселенцами.
Путь предстоял долгий. Юнг решил жать огромный крюк в обход зараженной радиацией зоны. Ему начертили на карте приблизительные границы этой территории. Его деревня в эти границы вроде бы не попала. И слава Богу.
Он прошел по длинному, извилистому ущелью Тайчера и вступил на выметенную взрывной волной землю. Дальше были огромные завалы, каких Юнг еще не видел. Здесь лежали такие большие вещи, которые никакой ураган не мог свалить в одну кучу. Танки, вертолеты, эйдеры, еще какие-то обломки, огромное количество камней и грунта, и все это тлело и дымило. Кое-где огромные факелы огня били из эйдеров. Юнгу пришлось взбираться на эти высокие груды. Иногда он съезжал с них, когда обломки начинали вдруг осыпаться под его ногой. То же самое случалось и с его попутчиками.
Впрочем, когда они перебрались через завалы, они пошли в разные стороны. Кто-то перегнал Юнга, кто-то отстал.
Юнг упорно шел к дому, принимая время от времени лекарства, и навидался всего. Он шел по местности, покрытой трупами, разрушенными до основания деревнями и техникой, исковерканной до неузнаваемости. Пришлось преодолевать множество завалов, созданных ядерным взрывом (да и войска до него здорово постарались...). Реки особой преградой не являлись: они были буквально запружены обломками, превращавшими их в стоячие озера. Часто переходить их можно было прямо по обломкам. Иногда же он находил поблизости более-менее целую лодку и перегребал на ней озера-реки. В иных случаях приходилось перебираться вплавь – ведь все мосты, даже понтонные, были разрушены.
Изредка он встречал и людей, которые стреляли в него. Это были сошедшие с ума враги, уцелевшие каким-то образом. Форма на всех обгорела и была порвана в лохмотья. На стрельбу он отвечал им тем же. Ни разу его не ранили, а стрелявших он в большинстве случаев заставлял удалиться восвояси - если его пули не попадали точно в цель. Он не знал, ранил ли он или убил кого-либо... Для врагов, видимо, война продолжалась. Своих же он не встретил ни разу.
Несколько раз он сбивался с намеченного курса и забредал то в зараженную зону (где дозиметр пищал уже вовсю), то в какие-то дебри без признаков цивилизации. Затем с помощью компаса все же возвращался на "дорогу". Дорогу среди почти безлюдных руин. Дорогу ужаса.
Наконец, после шести месяцев и двадцати двух дней пути он увидел дорогу, ведущую в его деревню. Она поднималась вверх и исчезала за поворотом...

Возвращение в рай

Юнг сидел на теплом от солнца бревне, лежавшем на этом месте еще при старых хозяевах, и вспоминал. Предавался воспоминаниям вместо того, чтобы вновь искать пищу... Вновь бродить по таким чужим разрушенным улицам...
Кто бы мог подумать, что в этом парне, «пушечном мясе», которого оставили в живых ради сохранения рода, еще могли оставаться какие-то чувства! Мало кто видел, как изменяется его характер. Война покалечила его, но не сломала. Он потерял всех, кто был ему так дорог: родителей, односельчан и Диану. Он видел, как умирает однополчане, как гибнут в огне и под пулями его подопечные…  Все три года он был на волосок от смерти. А для Дианы этот волосок порвался.
И ныне он видел перед собой только выжженные горы и тихую могилу у стен ущелья.

Он вспоминал свой полк, вспоминал крики раненых, вспоминал обгоревшее лицо полковника – на него из бензовоза на поле боя вылилась какая-то гадость… Которая даже бензином не была. А стрелял во вражеский бензовоз его собственный подчиненный.
Юнг помнил все. Помнил, как его бросили на поле боя, как и сотни других раненых, во время позорного разгрома 106-й дивизии. Чертова дивизия оказалась «морально неустойчива». Те новички бежали со всех ног с поля боя, осталось на позициях только двое или трое человек. Один еще, помнится, выстрелил по танку из гранатомета и даже умудрился его взорвать. Юнг же с не очень серьезным, но болезненным ранением лежал на гребне скалы и сначала кричал что есть мочи…
В тот день он убил много врагов. Говорят, Орлы раненых не жаловали. И он жал на курок, благо смог доползти до брошенного пулемета… И умел его перезаряжать – с пулей, едва не вошедшей под ребро.
И все то "пламенное" время, весь начальный период войны он в промежутках между сном и боем вспоминал Диану. Вспоминал, когда ел какую-то солдатскую похлебку. Когда – очень редко – слышал как всегда пафосную музыку из полкового радио. Когда они шли на построение, а затем ползли - или бежали - к очередному полю боя…
Он помнил, как хладнокровно подумал о том, что, оказывается, его деревня уже попала в полосу вражеской территории. Там воевал какой-то безымянный взвод из забытого отделения 94-го полка. Тогда он уже был закаленным бойцом, забывшим и о любви, и каких-то танцах, и просто о небе над головой. Не так уже часто он смотрел на современное небо, вечно затянутое дымом от чего-то горящего.

Поскольку его учили убивать. И когда его назначали часовым, и когда посылали в разведку боем, и просто когда он шел на очередное пекло под названием «квадрат такой-то», его лицом тыкали в ужасы войны. Его учили привыкать. Хотя офицеры и обращали мало внимания на рядового, а затем и капрала Гая Юнга. Пушечное мясо, ходячая мишень, серая, невзрачная, бесстрастно глядящая машина для убийства. Вот кем были солдаты почти для всех офицеров. Хотя некоторые из них и страстно верили в то, что спасают родину именно они. Но эту страсть быстро вышибал их них взрыв …-килограммового заряда тротила…

Теперь Гай чувствовал, как возвращается потихоньку былая вера в добро, в гуманизм. Он подолгу разговаривал с Таем, который, тоже пройдя все этапы войны, сохранил эту веру до конца. Хотя трудно было назвать убежденным гуманистом человека, который, потеряв на войне сестру и брата, увидев, как погибло собственное село в огне, вышел в одну прекрасную ночь на дорогу рядом с селом и собственноручно убил четверых солдат из армии Орлов, имевших неосторожность идти в свой лагерь именно этой дорогой…   
Гай часто ходил по разоренному поселку и деталь за деталью вспоминал свою жизнь здесь. Свое детство, в котором не было и следа тех ужасов, которые он видел совсем недавно в концентрированном виде. Родителей и особенно маму… Когда он вспоминал о ней, слезы выступали на его глазах. Странно. Всю войну, не считая первой недели, он не пролил ни единой слезы, разве что от физической боли, а теперь он часто проливал их исключительно от боли душевной. Он вспоминал родные места и тут же видел, во что они превратились: в кладбище с братскими могилами, в руины и чертово поле боя.
Когда Гай вернулся, он лишь смутно помнил о человеке по имени Диана. Да, это было приятное воспоминание, но всего лишь воспоминание.
В конце концов, Диана была обычной девушкой, доброй, трогательной, с симпатичным лицом. Война была не для таких, и они гибли... И трудно сказать, чем таким особенным она заставила силы, о которых не знали даже сами воюющие, изменить ее судьбу.

Гай вошел в поселок в состоянии какой-то эйфории. Он вдруг, шагая по поселку, буквально стертом с лица земли, узнавал места, которые он некогда обошел вдоль и поперек. Это было как возвращение в сказку… Правда, сказка была очень и очень мрачная.
От поселка остались одни руины. Вода скопилась в огромных воронках, вырытых взрывами снарядов. Собаки перебегали дорогу, рыча на Юнга, голодные и ободранные, но Юнг пугал их всем своим видом – пока. Пока он выглядел как убийца.
Тут и там лежали неразорвавшиеся снаряды, попадались целые сбитые вертолеты и обломки эйдеров, пушки, от которых тоже одни обломки остались. Переломанное стальное барахло, а не орудия войны. А еще земля была начинена минами. В основном теми, что ставили горцы.
Одна из многочисленных могил была вырыта прямо на улице, возле одного их дворов, и к ней даже прикрепили фотографию. Сквозь потрескавшееся стекло Гай Юнг разглядел лицо знакомого, и очень даже знакомого человека – капитана Фредерика Бойка, того самого, что командовал когда-то в их отряде. Этот парень был героем, по общему мнению, он не боялся ничего, и вот он здесь, лежит в могиле, и только капитанская кепка на вершине креста напоминает о том, что это был не простой боец…
Жилище Гая пострадало намного сильнее, чем дом Дианы. Если точнее, то на месте дома, где жила семья Юнгов, была лишь какая-то куча обломков. Уцелела только одна стена дома, да и та… Стеной это можно было назвать только с большой натяжкой.
И вот в один из дней после своего возвращения Гай отправился к танцплощадке. Идти до нее было не так уже далеко.
Эта улица была не особо разрушена. У нескольких домов даже уцелела крыша. Правда, в домах справа и слева были выбиты все окна, а от заборов ничего не осталось. Смело взрывами напрочь. Прямо во дворах стояли деревянные кресты – могилы нашедших смерть в собственных домах односельчан…
И вот показалась танцплощадка.
Юнг дошел до нее и остановился пораженный. Она почти не изменилась за три года. По всему селу падали бомбы, взрывались снаряды, а площадка оставалась нетронутой. Правда, ее покрывали копоть и гильзы, но в остальном она была цела. Ни трещин, ни разрушений…
И тут на Юнга нахлынуло.
Оно наступало постепенно. Но оно, воспоминание, все нарастало, и это было так чудесно… Особенно для человека, который три года ничего чудесного не видел. И не мог увидеть.
Это было возвращение в прошлое. Он забыл и войне, и о погибших, забыл обо всех, кроме Дианы. Он почувствовал все то, что чувствовал, когда он танцевал здесь. Он ощущал под руками ее тело, видел ее лицо. И чувство любви, забытое давным-давно, возродилось в нем опять.
Он вспомнил.
Что было затем?
Затем Юнг повернулся и зашагал назад по улице.
Трудно было описать состояние Гая, возвращавшегося назад, к дому тетушки Линды. Перед этим он долгое время стоял как громом оглашенный перед пустой площадкой для танцев, не понимая, чем могли быть вызваны эти воспоминания… Это было так ярко, что не могло быть простым воспоминанием. Это было как сон наяву. Может быть, даже ярче, чем сон.

И вот он сидел на камне, человек, не тревожащийся ни о чем - на данный момент,  - сидел и смотрел на небо, поразительно чистое, голубого, именно небесного  цвета, и не было пока видно страшных для всех переживших ту войну радиоактивных туч… Свобода, свобода от всех страхов и переживаний человека воевавшего. Он проснулся от огромного кошмарного сна и заслужил право на эту свободу.
Однако… Оставалась все та же проблема, названная когда-то «синдром человека, пережившего войну». 

Ему опять приснился кошмар. Гай проснулся в холодном поту и бессознательно сжал несуществующий автомат, к которому так привык за месяцы бойни в горах. Сердце билось в ускоренном темпе. Гай поспешил забыть сон, как и все предыдущие. Там он мог видеть только то, что он наблюдал последние годы -  только трупы, и ничего, кроме трупов…
- Юнг. Ю-унг… - послышалось вдруг.
Это был чей-то тихий голос, показавшийся Юнгу знакомым. Он спросил: «Это ты, Тай?» и зашарил рукой вокруг себя. Рука нащупала рюкзак с миноискателем внутри. В доме был полумрак, через тучи радиоактивной пыли и проломленный потолок едва светили звезды.
- Юнг, ты что, не узнаешь? – опять послышался голос. Тут Гай понял: это была Диана! Диана, погибшая в самый разгар войны и похороненная своим братом, который спал сейчас совсем недалеко.
Юнг встал и всмотрелся в полумрак, проговорив:
- Это ты?
- Юнг, выйди и увидишь, - чуть насмешливо произнесла невидимая в сумраке Диана.
Юнг послушался и зашагал к выходу. Выйдя, он ее и увидел…
Господи, это была Диана, причем точь-в-точь такая, какой он ее видел, когда он уходил на войну. Та же черная куртка, то же лицо, та же поза – сложив руки на груди…
Только здесь он чуть улыбалась. Она стояла на освещенной луной площадке перед взорванным домом. И смотрела прямо в глаза Юнга.
- Ты что, не умерла? – спросил ошеломленный Юнг, стоя в дверях. Первый из вопросов, который  мог прийти в голову… Диана подняла правую руку и сказала:
- Посмотри внимательно на руку.
Юнг посмотрел. И удивился еще больше. Рука была немного прозрачной, через нее смутно просматривалась скала. Таких рук у людей нет.
- Видишь? – спросила Диана. – Я мертва. Я мертва и лежу в могиле, которую вырыл мой брат. Убита Орлами два года назад, как он тебе и говорил. Я слышала этот рассказ, Гай…
Он посмотрела на Юнга. Юнг стоял совсем ошеломленный, потом смог все-таки спросить:
- Что? Но ведь люди с того света не возвращаются! Как это?
- А так... Те, кто погиб на этой войне, уже не вернутся. Да и у тех, кто выжил, перспективы не очень. Ты знаешь, что треть выживших сошла с ума? Что всех, не только тебя, мучают кошмары?
- Это понятно… - проговорил Юнг.
- В конце концов, я намного лучше, чем твои кошмары. И я не сон. Я не сделаю тебе ничего плохого. Вспомни, Гай, ты ведь любил меня. Ты и сейчас меня любишь.
«Все. Схожу с ума. Вижу призраков», - подумал Юнг.
- Ты же призрак! – произнес он.
- Да, я призрак. Я не существую так, как существуешь ты. Это ясно. Но я должна тебе кое-что сказать. – Она подошла поближе. Ни малейшего звука шагов.
- Я – не галлюцинация. Галлюцинации – это плод бредовой фантазии. А все вокруг тебя реально. Оглянись, - сказала Диана.
Гай оглянулся. Ничего противоестественного. Звезды в небе, улица с разрушенными домами, прохладный воздух. А еще луна, только что вышедшая из-за туч. И – призрак в виде человека. Диана.
- Я проснусь утром и посмеюсь над собой, - сказал Гай неуверенно.
- Хорошо. Проснешься. Но сон вернуть нельзя, сон таковым и остается. А меня ты можешь… Ну, как бы вызвать. Позовешь меня – и я появлюсь. Галлюцинации по зову не являются. А теперь я скажу главное.
Пауза. Ее лицо белело в лунном свете прямо перед глазами Юнга, и далекие склоны гор смутно просматривались сквозь него…
- Слушай. Ты можешь меня воскресить. Тебе дали уникальный шанс. Очень много людей потеряли на войне своих возлюбленных, и они уже сюда не вернутся. Я же могу. Ты понимаешь это?
- Так стань настоящей, - сказал Юнг. Странно говорила Диана. Странно и непонятно.
- Это не так просто. Просто так из мертвых не встают. Существует такое учение… Мы, жители Скумандры, называем его магией. Магия может все. Воскресить человека. Убить его. Сделать его счастливым или несчастным. В основном магам она приносила только несчастье. Все они погибли. Умерли не своей смертью. Только некоторые из них остались когда-то в живых, но они боялись передавать свои знания потомкам. Даже они были слишком невежественны, чтобы полностью управлять силами, вызванными магией.
Она на секунду замолчала. Дала Юнгу понять сказанное.
- А знаешь, почему они все погибли?
Юнг молчал. Ему нечего было сказать в ответ. Он не знал такого.
- Потому что они не были тобой. Они не владели тем, чем владеешь ты.
Она приблизилась еще ближе.
- Они никого не любили. Им некого было любить.
- Только и того? – произнес Гай.
- Да, Гай… Ты – любишь.
Юнг уже протянул руку, чтобы дотронуться к желанному лицу, на один-единственный миг, чтобы только почувствовать это прикосновение…
Но Диана исчезла. Она пропала прямо из-под его пальцев, которые едва не прикоснулись к ее телу…
Он ошеломленно замер, потом оглянулся вокруг.
Вот она, и снова в этом же обличье… Она стояла возле входа в его место ночевки, темная фигура, подсвеченная лунным сиянием.
Она снова заговорила. Так же спокойно и как бы отстраненно. Но глаза ее пылали. Это ничем нельзя было скрыть. Пусть даже глаза эти были насквозь прозрачны…
- Если ты хочешь, ты можешь овладеть магией и оживить меня. Это трудно. Но это можно сделать. Сразу и за просто так магии нельзя научиться. Но я тебе помогу. Выбирай, Гай Юнг. Или ты будешь жить один на этом свете, и жить без счастья, или будешь жить, зная, что есть у тебя возлюбленная. А счастье мы найдем.
Юнг, подумав, сказал:
- А трудно научиться магии?
- Да. Это трудно психологически. Тебе будет страшно. Иногда. Иногда все будет легко.
- Ну хорошо. Тогда я согласен.
- Вот и отлично. Теперь я буду сопровождать тебя. Идем на учебу, Гай.

И они пошли. Юнг шел будто во сне, смотрел на силуэт Дианы, шагающей впереди – и так и норовил взять ее за руку. Это получалось инстинктивно. Диана только оборачивалась, поглядывала лукаво и продолжала идти - на два шага впереди. Попытки проверить подлинность призрака пришлось оставить…
Так они прошли мимо куч стройматериалов, оставшихся от строений, мимо могил односельчан. Все это было освещено время от времени пробивающейся из-за туч луной.
Наконец Диана сказала, что можно остановиться. Метрах в ста пятидесяти на склоне лежал эйдер, взорванный и перевернутый. Далее дорога вела вниз, в долину. Дорога с навеки впечатавшимися следами гусениц…
- Магия, - произнесла Диана, - это способность творить вещи, которых нет в обычной природе. С помощью магии человек призывает силы, окружающие нас, и изменяет природу так, как ему надо. При этом основное его орудие – его собственный разум…
Она еще долго объясняла Юнгу суть того, чем он никогда не интересовался и о чем знал только понаслышке, то есть в виде сказок. Это была странная, неправдоподобная речь. Диана рассказывала о том, что человек может сделать при помощи этих сил. Сил собственного разума. Эти силы высвобождали особые слова и особые знаки. Но они не действовали, если человек не обладал Силой – Силой с большой буквы.
Силу эту можно черпать в так называемых «святых местах гор». Когда-то в горах существовали племена древних людей. Это было очень давно. Эти люди обладали большими знаниями и, прежде всего, Силой. Они могли все. Воскрешать и убивать, строить дворцы из огромных каменных глыб и при желании уничтожить их. Они были смертны, но могли продлить свою жизнь на неограниченный срок. Их следы сохранились до наших дней, но теперь почти повсеместно уничтожены войной. Эти люди создали святилища, и многие из них стояли века. Одно из самых крупных существовало в месте, где был потом построен город Дарлинг, и исчезло вместе с городом в пламени атомного взрыва.
Диана говорила, что Гаю придется покинуть родной поселок. Они пойдут вглубь разрушенной страны, где Диана укажет места, на месте которых когда-то были святилища и где до сих пор концентрировалась Сила, ждущая того, кто мог завладеть этой Силой.
- Кроме того, - сказала Диана, - для того, чтобы овладеть Силой, тебе надо преодолеть свои страхи. Страх перед смертью. Страх перед одиночеством. Война закалила тебя, но я закалю тебя еще больше. Тебе снятся кошмары. Когда ты завладеешь Силой, их уже не будет.

Из воспоминаний. Финал войны

Этот солдат уже не защищал родину. Он всего лишь брел под ранящим проливным дождем по краю скалы, пряча на ходу за пазуху свой автомат, спотыкаясь о камни и плача при этом. Обрыв зиял недалеко от его ног, но он не обращал на него внимания. Он плевать хотел на какой-то обрыв. Он хотел домой. Он был голоден. Он почти сошел с ума.

Почему пуля не убила его? Почему он смотрел теперь, как рушится его страна, как зеленое и радостное поле, которое, несомненно, весной вспахали и засеяли, покрывается трупами, как гадят на него напалмом и бензином, как уничтожают заживо людей? Почему люди так жестоки? Почему они пришли сюда и творят такую мерзость?
Одни из них пришли, чтобы «защитить свою родину». Так почему же они так истязают всех пленных, почему они расстреливают их после того, не побоявшись посмотреть жертвам в глаза? А жертвы часто не в состоянии сказать им даже то, кто истязатели такие, потому что сошли с ума от боли…
А теперь уже не маленькие отряды встретили друг друга. На Девичьей Скале (она же "Гранитный утес") встретились две армии, встретились и убили друг друга. Подобных боев этот солдат, Гай, еще не видел. Эта земля не забудет никогда такого осквернения.
И быть может, тот, кто когда-нибудь забудет о происшедшем здесь и осмелится вспахать грунт в долинах около Гранитной скалы, выкопает случайно череп и заглянет в его всепонимающие глазницы. И уйдет прочь от этой земли. Ее уже осквернили. Люди теперь не имели права осквернять ее еще. 
Солдат все шел и шел, а затем упал на камни. И слезы лились из его глаз пуще прежнего. Каска сорвалась с его головы и скатилась в пропасть справа от него, но он не заметил даже этого. Дождь ранил его каплями, а он все плакал и плакал. Он не мог иначе.
Он рыдал после неимоверного нервного напряжения... А еще – от жалости к себе и своей стране, потерянной, заброшенной... Вспоминалась чья-то писательская фраза – как сирота в чистом поле.
И вспоминались его товарищи... Те самые, которые жили и действовали всего полчаса назад, а ныне были мертвы. Они ведь были живы тогда!..
А затем он встал и закричал диким криком, затихавшим в дождливой ночи. Он орал что-то и о Диане, и о своих друзьях, молил их вернуться. Но молчали небеса,, как молчали они вот уже тысячи лет именно тогда, когда к ним обращались в своих надеждах люди.
А этот солдат даже не надеялся. Он был идеальным просителем: он требовал блага не для себя, и требовал искренне, потому что делал это без надежды на успех. Он осознавал, что его крик к небесам – лишь очередная ступень безумия.
Но не было ответа на этот крик живого существа. Небо послало ровно ничего в этот момент. Капли, больно ударявшие прямо в лицо солдату, были всего лишь

Почему его не убили? А он умел прятаться. А он умел быть трусом, когда нужно. А ему плевать было на высокие идеалы родины, когда огненная смерть пролетала в сантиметре над ним. Главное – выжить. И не быть раненым в этих условиях. На  остальное – плевать.

Он увидел вдруг траншею и прыгнул в нее, едва не сломав ногу. И побежал дальше – дыша со всхлипыванием, с высыхающими слезами и каплями дождя на лице.

Сны по дороге на север

...И по прошествии нескольких трудных лет после бегства из Скумандры Гай с Дианой поселились высоко над долиной. Они забросили подальше автомат Гая и посадили прекрасный сад. Через несколько лет он принес первые свои плоды.
И хотя поначалу было страшно жить в стране, недавно лишь оправившейся от войны, но Гай и Диана привыкали. В конце концов, вокруг еще жили люди. Слава Богу, Орлы не сбрасывали атомных бомб, и природа сохранила свою относительную чистоту.
И Гай с Дианой жили долго и счастливо в своем доме высоко над долиной. У них родились дети – две дочери и сын, и Гай долго потом бродил с сыном по горным тропам, уединяясь с ним и рассказывая  о прошлом этих гор.
А Диана не теряла с годами своей красоты, равно как и Гай – опыта, мудрости и знаний. И они жили так до ста лет, и дождались правнуков (нашлось с кем породниться – в шести километрах от них поселились беженцы), и Гай с Дианой знали, что никогда больше не будет в горах серости и крови, и войне не прийти больше в их обитель. Сад их вырос и давал плоды, и яркая зелень не покидала их даже зимой – Гай соорудил теплицу много лет тому назад…

Они проснулись. Сначала Диана, а затем Гай. И, увидев мрачный и суровый пейзаж вокруг, Диана рассмеялась – горьким, каким она еще не смеялась никогда, смехом.
- Как славно, что эти Орлы не сбрасывали атомных бомб, - проговорила она. – Как же это славно, Гай!..
- Над снами не надо смеяться, - сказал Гай. – Сны – это напоминание.
- Это жестокое напоминание, - ответила Диана, едва сдерживая слезы после своего смеха. 
- Сон напомнил тебе все хорошее, что люди могли бы иметь. Я не могу искать в нем определенного смысла. Даже мы не можем. Это хорошо, что он приснился. Это – видение, но это хорошее видение.
- Зачем же мне такие сны, которые несут мне боль?! – закричала Диана. Горы отразили этот крик эхом – молчаливым, безответным.
Никто не отвечал на ее вопрос.
Диана ведь знает, что ей никто и не ответит.
Ответит лишь она сама.

Они безмолвно шли дальше, вслушиваясь в мир вокруг. Горы довлели над ними, не желая разговаривать с чуждыми им существами.
Людей не было нигде – ни позади, ни впереди, насколько хватало их ощущений.
Все еще.

А в одну из последующих ночей сон Гая был прерван. На этот раз лила слезы Диана. И явно плакала она не просто от банального чувства голода.
Звёзды и луна едва просвечивли на небе, покрытом тучами.
Гай повернулся к Диане и, взяв за плечи, посмотрел на неё. Та, всхлипывая, тоже подняла глаза и заговорила:
- Всё нормально. С нами все нормально. С миром не так.
- Почему ты говоришь это?.. – спросил Гай. – Что такое?
- Мне приснился сон. Никогда не думала, что мне опять… что сны…  В общем, что сны опять у меня будут. По ту сторону мне ничего не снилось. Я отвыкла.
- Сны снятся всем людям.
- Да уж. Мне приснился этот мир. Я показывала тебе все ужасы войны, но мне приснилось похуже. Я не просто человек, Гай. Я – воплощение твоих желаний. Я умерла.. И я воскресла. Да и ты теперь совсем не тот человек, каким был до войны.
Я плачу за все беды этого мира, - продолжила она. Тем переселенцам ведь грозит и холод, и голод, и радиация, и все что угодно. Они три года воевали и, наверно, отвыкли жить по-старому. И они мне все приснились.
Юнг прислонил свою голову к плечу Дианы. Он частично чувствовал то же, что и она. Сила, та самая Сила, которую развивала в нем Диана-призрак, теперь связывала их надежно связью. Его  и Диану реальную.
Переселенцев впереди они так и не ощутили.
В ту ночь они собрались и пошли дальше. При свете луны. Диана все вспоминала свой сон и думала о том, что Дорога Жизни – это уже не тот путь, изрытый гусеницами, облитый кровью. Дорога Жизни – это путь, который простирался перед ними.
Очень много передумали за эту ночь путники, пытаясь ослабить чувство голода этими бесконечными размышлениями о вещах, которые не один человек пытался понять. Ночь была мистической. Звезды сияли с черного неба…
И странные, дико неуместные посреди этого мрачного и величественного пейзажа мысли одолевали их души. Не хотели отпускать..

Да, человечество погрязло в неудовлетворённости жизнью, оно пышным цветом культивирует насилие, оно подмяло под себя природу и изуродовало её техникой и войнами… Но только ему, этому несчастному  человечеству, известно чувство,  в какой-то степени компенсирующее грехи людей. Это она, любовь, является частью того немногого, что принесёт «рай на земле» туда, где не может быть этого рая. Он невозможен. Он возможен только в мечтах людских.
И тогда, когда два человека влюбляются.

Гай больше не поддавался отчаянию. Отдыхая после многочасового пешего перехода, прислонившись к скале, он смотрел на спокойное – и такое красивое! – лицо Дианы и думал, что не так уж все плохо в этом мире.
«Она вернулась. Любовь моя преодолела даже смерть», - думал Гай и понимал по глазам Дианы, что она читает отчетливо каждую его мысль. «Любовь твоя не может преодолеть смерть, - говорила мысленно Диана. – Все живое когда-нибудь умрет. Смерть можно только отсрочить. Но иногда… Иногда это кажется победой над смертью. Кажется торжеством жизни. Что ж, так оно и есть. Но все в мире пройдет. Знай об этом, Гай… Лови каждое мгновение жизни. Каким бы оно ни было. Тебе дана самая большая ценность, какую я только знаю на свете. И ты смог поделиться этой ценностью со мной!»
И они, обнявшись, вставали и шли дальше, к своей цели, ради которой стоило совершить этот поход… И преодолевали, как это ни странно, любую физическую боль. Цель звала их туда, на восток...

...День спустя они увидели, что уступ плавно переходил в нормальную дорогу. Пройдя еще километр, они нашли ручей и утолили жажду. Осталось утолить голод.
Они прошли еще километров десять. Они покинули залитую кровью, обезлюдевшую, напуганную горную страну. Радость овладевала Гаем и Дианой.
А потом они увидели людское поселение.
И, наверно, они жили потом  долго и счастливо… И умерли в один день.
Они вступили в маленький поселок, деревню, и все жители её выбежали из своих жилищ. Они давно не встречали гостей.

С восклицанием приветствия, готовым сорваться с губ, Диана проснулась...
Горы справа, горы слева. Дорога впереди. И – ни следа ощущения людской жизни.
Перевал заканчивался.
Когда они вышли на плато, они увидели пустые, безжизненные степи... Жизнь теплилась там – неразумная, животная... По-своему добрая и по-своему недоброжелательная к людям.
Лишь птицы гордо парили в тихом и безмолвном небе над ними, открытом всем ветрам.
Где-то посреди этих степей затерялись ныне мертвые две тысячи переселенцев.

- Хорошо... Ты воскресил меня. А теперь спроси себя: это ли то, чего ты хотел?
- Я  хотел, чтобы ты жила. Могу ли я хотеть большего?
- А ты согласен жить в таком мире, который ты видишь вокруг себя? Разве ты не желаешь чего-то еще?
Она дала ему время подумать над своими вопросами. Так они сидели на обочине степной дороги, спускавшейся с горы, небрежно подбрасывая камешки, забавляясь, как дети... Они наконец-то могли себе это позволить. И никто бы из за это не укорил.
- Хочешь, я намекну тебе?
И она заиграла в воздухе шариками из пыли. Они вертелись, то замедляя, то убыстряя свое верчение, без какой-либо опоры либо нити... Просто вертелись в воздухе, не поддерживаемые ничем, кроме Силы. Кроме Силы Дианы. И тогда Юг начал понимать этот намек.
- У меня есть Сила... И она изменяет мир. Я правильно понял?
- Правильно. А теперь развей мысль.
- Я могу изменить теперь весь мир. С помощью данной мне Силы.
- Правильно. А слышал ли ты, что время не обязательно течет так, как тебе кажется?
- Да. Ты сама говорила мне это.
- И ты сам в этом убедился. Так чего же мы ждем? Не кажется ли тебе, что ты занимаешься не совсем тем, что именно надобно тебе?
- Я не хотел тебя воскрешать. Я хотел вернуться и увидеть тебя живой и невредимой.
- Да. Ты желал совсем иного, нежели то, что случилось во время войны. Ты самой войны не ожидал и не хотел. Ты желаешь, чтобы все это и не начиналось.
Где-то там, в течении времени война могла и не произойти. Этот вариант событий так же реален, как и то, что она все-таки произошла. Это вариант и является истинными событиями, разве не так? Проснись, Юнг. Ты же можешь теперь это сделать. Измени мир так, чтоб сбылось именно то, чего ждал от Силы.
- Но зачем тогда ты учила меня всему этому? Воскрешениям? Телекинезу?
- А ты не замечаешь, что все вокруг тебя может быть лишь тем, чего ты сам желаешь?
- Это не сон, - проговорил Юнг. - Это я точно знаю.
- Но сон ли то, чего ты желаешь превыше всего на свете?
- Я понял, о чем ты говоришь. Что ж, почем бы и нет?

И они соединили руки, и встали во весь рост, и обратили взор к дороге.
        Всему миру казалось, что эти двое людей ничего особенного не делают. Просто стоят, потом принимаются идти, бросив пожитки – две почти пустые сумки – тихо, а затем и во весь голос напевая какую-то песенку.
Они спускались все ниже по склону крутой горы, и перед ними расстилался новый пейзаж. Каким-то странным образом они входили в свои земли со стороны юга, по все той же Дороге Жизни. И мирное поле, засеянное ячменем, почему-то простиралось внизу, в долине... А не какие-то серые опустошенные пейзажи, запечатлевшиеся в их памяти.
Они не спеша спускались вниз. Они ощущали, как сияет солнце над всеми этими дивными землями, и как ожидают их в доме родители – каждого в своем. И еще они почувствовали, что что-то они путали до того со своим возрастом. Им было теперь далеко не двадцать пять. То есть... Физически они прожили именно столько. Но имело ли теперь хоть какое-то значение, сколько им на самом деле лет?
Ведь то, что происходило с ними, могло с той же степенью вероятности быть просто сном, навеянным рассказанной накануне вечером легендой у костра.
И лишь то, что птицы радостно приветствовали их, чувствуя их любовь друг к другу и ко всему живому, а камушки весело летали, переливаясь в воздухе перед ними, говорило о том, что что-то в их сне было настоящим... Точнее, это бы совсем не сон.

OlegAndros лучше не где-нибудь а здесь же!